В теории относительности термин «горизонт событий» означает границу между тем, что мы можем наблюдать или на что можем влиять, и тем, что никак не связано с нашей собственной деятельностью. Но связь с нашей деятельностью может быть ограничена не только столь фундаментальными физическими законами, а и соображениями попроще.

Например, в средние века жизнь менялась столь медленно, что выученное дедом ремесло могло кормить и внука, если тот добросовестно исполнял учебные работы. Нынче же счастливый получатель вузовского диплома может не сомневаться: до столь же счастливого выхода на пенсию все его практические знания, умения и навыки, засвидетельствованные этой официальной бумагой, безнадёжно устареют, так что ему не раз придётся изучать нечто принципиально новое, опираясь лишь на фундаментальные законы, усвоенные на младших курсах (а если он по новомодной болонской системе прошёл только бакалавриат, дающий практические рецепты без их теоретического обоснования — то на курсах переобучения ему придётся провести в несколько раз больше времени, чем сэкономлено на исключении этого обоснования из первоначальной программы: в классическом вузе учатся 5 лет, а в бакалавриате — 4). Соответственно, нет смысла планировать профессиональную карьеру на весь срок от вуза до пенсии: мне самому довелось изменить специальность дважды — сразу после получения диплома и в лихие девяностые.

Сами эти неудобозабываемые годы отмечены, помимо прочего, катастрофически резким сокращением горизонта событий. Никто не мог быть уверен даже в буквально завтрашнем дне: на каждом шагу подстерегали опасности — от метилового суррогата в престижнейшем ресторане для считающих себя новыми хозяевами жизни до бандитской разборки с шальными пулями во все стороны. Вдобавок едва ли не ежедневный пересмотр правил игры: даже чиновники, вполне искренне и добросовестно радевшие о благе страны, не могли заранее предвидеть подводные камни на пути исполнения принимаемых ими законов, инструкций, распоряжений. Одним из ярчайших последствий стала дезиндустриализация всей страны. Даже заводы, потребляющие недефицитное сырьё и производящие остродефицитную продукцию, то есть не испытывающие сложностей ни с поставками, ни со сбытом, зачастую закрывались. Сдача оборудования на металлолом даёт лишь ничтожно малую долю от средств, вложенных когда-то в создание предприятия — зато выручка немедленная, не зависящая от завтрашних перемен. А если ещё удастся сдать освободившиеся помещения под склад, торговый центр или (как авиазавод «Молния» на Ленинградском проспекте Москвы при КБ Яковлева или «Калибр» неподалёку от Звёздного бульвара в той же Москве) студийные помещения для съёмок телепередач, то можно получить ещё и стабильный арендный доход — пусть и скромный по сравнению с доходом от самостоятельного производства, зато опять же мало зависимый от грядущих случайностей.

Особо болезненно сказались лихие девяностые на высокотехнологичных производствах. Не в последнюю очередь — вследствие всё того же сокращения срока надёжного прогнозирования: чем длиннее технологическая цепочка, тем больше времени занимает прохождение по ней от сырья до готовой продукции. Впрочем, этот источник борьбы с прогрессом не иссякает. Михаил Леонидович Хазин показал: в современных рыночных условиях за время от принятия решения на запуск в производство до начала выпуска готовой продукции вероятность изменения предпочтений потребителя столь велика, что убытки от падения спроса вследствие таких изменений уже не покрываются прибылью от всего востребованного. Приходится ставить не на принципиальные новшества, а на мелкие — зачастую чисто косметические — и поэтому быстро внедряемые поправки, дабы успеть получить доход.

Вывод из столь разнообразного — но неизменно печального — опыта очевиден: чем меньше время планирования (в частности, чем меньше ожидаемое время владения частной — то есть предназначенной для извлечения прибыли из труда других лиц — собственностью), тем меньше стимулов к применению производственной логики, тем более востребована логика торговая.

Менее очевидно, что та же закономерность действует и за пределами производства. Так, мне многократно приходилось становиться свидетелем — а то и участником — споров: мы едим, чтобы жить, или живём, чтобы есть? Или в менее жёстких формулировках — вроде: нужно тратить силы прежде всего на решение задач в своей сфере трудовой деятельности или расходовать на неё только то, что остаётся после решения задачи личного обустройства? В свете всего предыдущего можно сказать: первый вариант востребован теми, кто может и хочет планировать на годы вперёд, а второй — теми, кто ориентируется не более чем на считанные дни. А поскольку наша жизнь неизбежно включает и промежуточные планы, то и столь крайние позиции редки, так что спор чаще всего выглядит абстрактно, хотя и затрагивает наши реальные чувства.

Но ведь из всех предыдущих примеров можно сделать вывод: наша жизнь — и личная, и хозяйственная — всё переменчивее, так что смысла в долгосрочном планировании с каждым годом меньше! Выходит, эгоистичная позиция и торговая логика перспективнее альтруизма и ориентации на производство?

В военном деле с незапамятных времён существует представление о тактике — действиях в ходе уже завязавшегося боевого столкновения, и стратегии — подготовке наилучших условий для предстоящих сражений. Отечественные специалисты советской эпохи выделили ещё и промежуточный уровень — оперативный: в ходе одного столкновения можно и нужно ещё и создавать наилучшие условия для неизбежно следующего.

Понятия тактического, оперативного и стратегического искусства легко обобщить с военной деятельности на всю остальную жизнь. Думать только об отдалённо грядущей цели, не обращая внимания на повседневность, рискованно: как знает любой шахматист, даже в стратегически выигрышной позиции можно проиграть партию одним тактически ошибочным ходом. Но не имея такой цели, легко забрести в тупик, хотя каждый шаг будет выглядеть успешным.

Ещё Сенека сказал: для того, кто не знает, куда ему плыть, не бывает попутного ветра. Методичный отказ от производственной логики в пользу торговой завёл всё мировое хозяйство в тупик столь очевидный, что на недавних выборах президента Соединённых Государств Америки победил претендент крайне эксцентричный (что для этой страны не характерно) просто потому, что предложил отказаться от продиктованного торговой логикой обобщения понятия разделения труда с отдельных физических и юридических лиц на целые страны (и то, что его — вопреки общеизвестному американскому опыту — не убили по дороге в Белый дом, показывает: явное большинство лиц, принимающих решения, придерживается той же позиции).

Сам этот отказ был вызван прежде всего уверенностью в ненужности долгосрочного планирования. А Трамп — впервые за несколько десятилетий — предложил план хозяйственной деятельности страны, рассчитанный не на немногие дни и даже не на один президентский срок. Впрочем, в искусстве краткосрочного планирования он тоже преуспел: в предвыборной кампании сосредоточил усилия на тех субъектах американской федерации, где мог изменить результат голосования и — с учётом особенностей избирательной системы СГА — в наибольшей мере повлиять на суммарный результат; общее число поданных за него голосов оказалось даже немного меньше, чем у соперницы, зато число выборщиков — несравненно больше.

Теория, используемая экономическим блоком правительства РФ, опирается на торговую логику и отказ от больших планов: мол, рынок и сам всё подскажет. Большинство министров и сотрудников аппарата этого блока являет немалое тактическое мастерство. Более того, даже чтобы попасть на такие посты, необходимо уметь строить и осуществлять довольно долгую стратегию — и соответствующие навыки вполне применимы в дальнейшей трудовой деятельности. Тем не менее решения, принимаемые экономическим блоком, не нацелены ни на какие стратегические цели, а потому и в тактическом плане чаще всего сомнительны. Воистину нет ничего практичнее хорошей теории — и ничего разрушительнее плохой.