В Киеве полночь, в Петропавловске-Камчатском девять утра. Улица Молчанова и ее окрестности — это серые пятиэтажки, натянутые между ними веревки с мокрым бельем, сугробы высотой два метра и дорожки, больше похожие на окопы: справа снежная стена, слева снежная стена. Из окна общежития для беженцев открывается шикарный вид на сопку Мишенную. Она очень похожа на гигантский угольный террикон — а если провести прямую дальше на восток, то через 690 километров начинается Северная Америка. «Успели добежать почти до канадской границы», — смеются беженцы на пятом этаже общежития. «В результате Евромайдана мы оказались ближе всех к Западу», — прикалываются на третьем. «Мы с ними больше не живем в одной стране и даже время суток у нас разное», — улыбаются на втором. Здесь вообще все почему-то смеются и улыбаются. «Слезы остались на родине», — мрачно шутят в курилке на первом.

— Когда я был маленький, очень любил программу «Клуб кинопутешественников». Однажды там показывали Камчатку. Вулканы, лавовые поля, долина гейзеров. Вот это красота, думаю, вот бы там побывать. Лет пять назад даже поинтересовался, сколько сюда билеты стоят — нет, думаю, не в этой жизни. И вот на тебе, пожалуйста. Мечты сбываются.

На кухне дружный хохот. Михаил Святенко из Артемовска затягивается сигаретой и прямой наводкой выдыхает струю дыма в сторону окна. Дым растекается по стеклу, на несколько секунд сопка Мишенная извергается никотином.

— Я до сих пор не могу осознать, — уже без шуток продолжает Михаил. — Мне сны хорошие снятся, как будто все по-прежнему. А просыпаюсь — и опять приходится привыкать к мысли, что какие-то люди, мои соотечественники, превратили процветающий регион в руины, а нам пришлось спасаться от них на другой стороне земного шара.

Еще одна затяжка, над сопкой за окном снова поднимается столб табачного дыма.

Михаил полжизни проработал на шахте №10 имени Артема, потом ушел в частное строительство. На новом месте он быстро освоился: рукастые люди везде нужны.

— Мы уехали 11 июля, после того как наша семья попала под перестрелку. и стало ясно, что война эта всерьез и надолго, — продолжает жена Михаила Марина. — Но бежали мы даже не от войны, а от разрухи: работы больше нет, электричества нет, банки закрыты, в магазинах все пропало, а если что и найдешь — то втридорога. Миша сначала нас отправил в Одесскую область к родственникам, а сам еще месяц пытался в Артемовске как-то устроиться — бесполезно.

В Одесской области семья Святенко научилась молчать. Первый же случайный разговор о политике моментально превратился в хиросиму. Дед — человек старой закалки, депутат местного районного совета, считает происходящее в стране безумием. Два брата-внука обзывают друг друга ватником и фашистом. Бабушка и мать стараются всех мирить, но не получается. Не сегодня, так завтра кто-нибудь настучит в СБУ, что в поселок приехали сепаратисты. В общем, через пару недель семья Святенко решила бежать дальше. Куда? Туда, где нет Украины и есть хоть какие-то условия для беженцев. Ближайшее такое место — Крым.

— Мы хотели там и осесть, но не тут-то было, — вспоминает Марина. — Квот на беженцев в Крыму уже не было, а если оставаться на нелегальном положении — работу не найдешь, детей в школу не устроишь. Поселили нас в пункте временного размещения недалеко от Симферополя. А в конце августа ФМС сообщила, что для украинских беженцев есть только два пути: либо в Читу, либо на Камчатку. Причем последний борт улетает через два дня. Мы подумали и выбрали Камчатку, здесь возможностей больше. Да и звучит как-то романтичней.

Цой жив
На Камчатке сегодня проживает 874 беженца с Украины. Подавляющее большинство из них попали сюда из пунктов временного размещения в Крыму. Война — приют у родственников — конфликт на идеологической или бытовой почве — переезд на полуостров — а дальше слепая бюрократическая логика миграционных чиновников забрасывает беженцев на другой край земли.

— У нас много родни в Красноярском крае. Мы им говорим: отправьте нас туда, нам будет где жить, для государства одной проблемой меньше, — говорят Марина и Андрей Тулюк из станицы Ясиноватой. — А нам отвечают: в Красноярск отсюда борта нет и не будет, здесь мы оформляем только на Камчатку и в Читу. Выбирайте.

Артур Жердев из соседней комнаты еще год назад жил в Луганске на улице Димитрова, работал монтажником электросетей в Министерстве топлива и энергетики. Про Камчатку он тогда слышал лишь песню Виктора Цоя, а про Читу — песню Владимира Кузьмина. Песня Цоя нравилась больше, поэтому он здесь. Теперь живет со своей девушкой в комнате под российским флагом.

— Мы решили бежать после того, как в наш квартал попала ракета РСЗО, — говорит Артур. — Возвращаться не собираемся. Даже если завтра на Донбассе закончится война, в ближайшие десять лет делать там будет нечего. А главное — я не знаю, сколько раз Киев должен извиниться перед нами, чтобы мы захотели вернуться в эту страну. Сейчас меня от одной только украинской речи трясет.

Здесь и далее градус антиукраинских настроений, который царит на улице Молчанова, мы делим на шестнадцать — чтобы избежать разжигания ненависти и ненормативной лексики. Просто констатируем факт: подавляющее большинство обитателей общежития даже слышать не хотят о том, что происходит в Киеве. Украины для них больше нет — по крайней мере сегодняшней Украины. В ответ на вопрос о возвращении нервно смеются и яростно мотают головой. Артур — один из двухсот украинских беженцев, которые уже подали заявление на участие в российской программе возвращения соотечественников. Большинство его соседей занимаются сбором документов. В течение полугода почти все эти люди получат по упрощенной процедуре российские паспорта и подъемные из расчета 240 тысяч рублей на участника программы плюс по 120 тысяч на каждого члена его семьи. С этого момента для Украины они будут окончательно потеряны.

Оксана Чайкова с того же пятого этажа жила в Донецке на улице Боженко, работала в столовой Завода имени 15-летия Украины. Вышла замуж, родила сына, развелась, снова вышла замуж, родила дочь, снова развелась — все как у людей. Бежать решилась 24 августа, в День незалежности.

— Нам тогда устроили праздничный салют, очень хорошо наш Ленинский район обстреляли, много людей погибло и в частном секторе, и в квартирах, и родственников, и знакомых, — Оксана говорит об этом так, что если бы рядом со мной был иностранец, он бы подумал, что женщина просто немного расстроена плохой погодой за окном. — Мы поехали в Константиновку, сели там на поезд — и в Крым. Первая граница была в Днепропетровске.

— Граница?

— Может, и не граница, но шмонали нас так, будто мы въезжаем в другое государство: зашли люди с автоматами, у всех проверили паспорта, некоторых обыскали. Мы не стали им ничего про войну объяснять, сказали, что просто едем отдыхать на море. Но они сами спросили: «Чего у вас там?» — «Убивают нас там». — «Да ладно, это вы все выдумываете». Тут я не выдержала: «Да?! Ну приезжай ко мне в гости, сам увидишь».

О возвращении всерьез думают в основном беженцы из регионов, не охваченных войной: Днепропетровской области, Харьковской, Запорожской, Херсонской. Это люди, которые убежали от мобилизации и общей экономической разрухи. Их тут тоже хватает, но говорят они гораздо более осторожно и своих имен не называют.

— Нас тут местные недолюбливают, — признается мне Александр из Днепродзержинска.

— Местные — это камчатские?

— Не, вот эти — с Донбасса. Считают, что мы к ним примазались. Один тут ко мне постоянно докапывается, называет «колбасником», думает, что мы сюда приехали что-то себе выгадывать. Я ему говорю: а ты-то почему не воюешь за свою непризнанную республику? Не хочется умирать? Ну так и моему сыну не хочется. И мне не хочется. Никому не хочется. Убили бы мы друг друга где-нибудь под Чернухино — кому бы от этого лучше стало?

Очень восточная Украина
— На Дальнем Востоке, оказывается, очень много наших земляков, — делится своими впечатлениями Сергей Костин из Славянска. — Украинские фамилии на каждом шагу. Я тут устроился на работу физруком в детский сад, стал искать, где временно зарегистрироваться, чтобы начать процедуру оформления гражданства. Прописала меня к себе одна бабушка, у нее западноукраинские корни. Вы представляете себе ситуацию? Западенка прописывает москаля из Донбасса в свою квартиру на Камчатке! Я тут понемногу начинаю снова обретать веру в людей.

Малоизвестный исторический факт: первые волны массовой миграции славян на Дальний Восток почти сплошь состояли из этнических украинцев. О Камчатке речь тогда не шла, ехали в основном во Владивосток, а потом уже расселялись по всему региону. По своей массовости это великое украинское переселение ничуть не уступало миграции в Канаду. С 1858 года по 1914-й в Приморский край прибыло 22 122 крестьянских семьи, из них почти 70% были выходцами из Украины. В Южно-Уссурийском крае этот процент достигал 81,26 %. До сих пор на Дальнем Востоке можно встретить села Черниговка, Прилуки, Хорол, Киевка, Гайворон, Васильковка, Монастырище, Нежин, Ливадия. С тех пор еще миллионы украинцев оказались на Дальнем Востоке по комсомольским путевкам, по приговорам суда, по долгу воинской службы, в погоне за длинным рублем. Многие потомки тех людей уже привыкли считать себя русскими, поэтому в официальной переписи процент украинцев невелик. Об их происхождении напоминают лишь фамилии. Вот и зампреда правительства Камчатского края, который отвечает за прием беженцев с Донбасса, зовут Валерий Карпенко.

У Валерия Николаевича непростая задача. С одной стороны, надо рассказать корреспонденту о том, что власти по части гостеприимства сделали все возможное и невозможное. С другой — дать понять, что край не резиновый, местный бюджет глубоко дотационный и лишняя реклама по приему новых беженцев Камчатке совершенно не нужна.

— Люди прилетели сюда ночью, в тапочках, в шортах, дети были завернуты в полотенца. Из всего имущества — только набитые битком баулы, с какими раньше челноки ездили, — рассказывает чиновник. — Мы их встречали прямо у трапа, заворачивали в одеяла, чтобы не замерзли.

— Сначала мы поселили всех на базе отдыха «Альбатрос», там они жили три месяца, питались бесплатно, получили единоразовую помощь в 5 тысяч рублей, мы их вывозили в поля на временные подработки, — продолжает Наталья с не менее украинской фамилией Ниценко, руководитель краевого Агентства по занятости населения и миграционной политике. — За эти три месяца мы отремонтировали несколько муниципальных общежитий в Петропавловске и Елизово, сделали из них пункты временного размещения. Сейчас все беженцы живут там абсолютно бесплатно, ежемесячно получают набор продуктов, достаточный для того, чтобы вообще не ходить в магазин, а также проездной на все виды транспорта. Параллельно мы решаем вопрос их трудоустройства: из 579 человек трудоспособного возраста сейчас работают уже 378.

Тот редкий случай, когда чиновники почти ничего не приукрашивают. Общежития действительно отремонтированы, дети вне очереди устраиваются в сады и школы, а местным работодателям в негласном порядке строго-настрого запрещено отказывать беженцам в трудоустройстве. С командно-административными мерами даже слегка переборщили, эффект местами получился обратный. Некоторые предприниматели стали всеми правдами и неправдами избегать работников из числа беженцев: кому нужно излишнее внимание к бизнесу? Работник еще потом пожалуется на что-нибудь — и добро пожаловать прокуратура, налоговики, трудовая инспекция.

Немного перегнули и с пиар-компанией в местных СМИ. Однажды по телевизору мимоходом сказали, что на каждого беженца власти тратят по 800 рублей в день. Речь шла о том, что это деньги, которые Москва выделяет в краевой бюджет целевым образом, и тратятся такие человекорубли по совокупности — и на питание, и на проживание, и на проездные. Но без уточнений новость прозвучала так, будто украинцы получают на руки по 800 рублей в день, — по крайней мере теперь на Камчатке все в этом поголовно уверены. По полуострову поползла зависть, беженцев стали называть нахлебниками, старушки на лавочках судачат о том, что и цены в магазинах растут из-за них.

— А поначалу люди очень радушно к нам отнеслись, — вспоминает Сергей Костин из Славянска. — Тут очередь стояла из желающих помочь. Одежда, посуда, мебель, техника, игрушки для детей — нам ничего этого не пришлось покупать, все подарили местные жители. Люди на Камчатке вообще аномально добрые, нигде таких не встречал.

— Почему?

— Я тут вижу три причины. Во-первых, островная психология: на островах люди всегда добрее. Во-вторых, природа красивая — она облагораживает. А в-третьих, интернет тут слабый, он весь идет через спутник, кабель из Магадана все никак не дотянут.

— А интернет-то тут при чем?

— А вы давно туда заходили?

Холодный душ
Вопреки общественному мнению, местная администрация заняла в отношении беженцев достаточно жесткую позицию: будьте, как в гостях, но не забывайте, что вы дома. Власти понимают, что большинство беженцев настроено получать российское гражданство — и как только это произойдет, никаких привилегий для них уже не будет.

— Мы не хотим создавать для них тепличные условия, — зампред краевого правительства Валерий Карпенко выражается аккуратно, но недвусмысленно. — Если идти по этому пути, то мы попадем в порочный круг иждивенчества, а они — в ловушку бедности. Мы приняли этих людей достойно, дали им прийти в себя после того ужаса, который они испытали, создали им хорошие стартовые условия. Но этот тепличный период не может быть вечным. Если ты приехал не просто пересидеть бурю, а собираешься начинать здесь новую жизнь — становись самостоятельным человеком. По мере обретения беженцами общих с местными жителями прав, у них появятся и общие обязанности. И главная обязанность — самостоятельно отвечать за свою жизнь.

Сегодня в общежитии на улице Молчанова царят романтические пророссийские настроения. Но потихоньку тлеет конфликт. Разумеется, людям хочется, чтобы их прописали во временном жилье насовсем. И они пока не верят, что в какой-то момент их могут вот так взять и попросить с вещами на выход. Не исключено, что мы еще услышим новости с Камчатки: «Украинских беженцев выселяют на улицу с малолетними детьми!», «Дончане устроили пикет у стен камчатской краевой администрации», «Бывшие жители Донецка: “Мы поверили России, а она нас обманула!”»

— Эти общежития — всего лишь пункты временного размещения, такие же, как палаточные городки, — говорит Наталья Ниценко, глава Агентства по занятости и миграционной политике. — Зарегистрировать в них людей невозможно. В них можно жить лишь в статусе временного убежища, который выдается на год. Но если человек решил стать гражданином России и получил разрешение на временное проживание (РВП), то он уже не беженец — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конечно, его не попросят освободить помещение сразу. Статус убежища действует год. Но как только этот год кончится — да, им придется найти себе другое жилье.

— Зарплата 30–40 тысяч, цены на Камчатке московские. Это будет не просто.

— Они будут решать свою жилищную проблему так же, как решают ее все граждане России. Одни снимают квартиры, другие берут ипотечные кредиты, третьим предоставляет жилье работодатель. Беженцы по сравнению с прочими находятся даже в более выгодном положении: подъемных по программе возвращения соотечественников вполне достаточно для первоначального взноса по кредиту. Семья из четырех человек, например, получит 600 тысяч рублей.

— А те, кто не подадут на российское гражданство, — они, получается, смогут жить в этом общежитии и дальше?

— Это уж как решит правительство. Посмотрим, что будет на Донбассе к концу лета. Если война там продолжится и возвращение будет связано с риском для жизни, тогда статус убежища скорее всего продлят. Если же ситуация нормализуется, то беженцам, которые к тому моменту не подадут на гражданство России, придется вернуться.