Недавно френд рассказал, как защитники не то отдельного аффтара, не то целого кластера бездарностей возмутились фактом критики: “Вот сегодня как по заказу — выложил я на ютубе материал про попаданцев, где разбирал таких мастодонтов, как Иар Эльтеррус, Гай Юлий Никитин, г-н Щ и иже с ними. Так в комментариях сразу материализовалась группа граждан, заявивших, что я жалкий ничтожный человек, раз ругаю авторов и не уделяю столько же времени (45 минут) бичеванию читателей, которые во всем и виноваты, вынуждают — вынуждают! — писателей сочинять г@внописево и издаваться в Альфармаде, потому что не мотивируют их строчить шедевры денежно и лайками-чмафками. Да и вообще, дескать, это совковое быдлячество — ругать их, бедных-нищастных вместо того, чтобы “помогать” — объяснять, как надо. Типа сами выводов делать не умеют, надо им все расписать, показать, попку подтереть. Разводили, короче, на редактуру”.

И мне немедленно вспомнились точно такие же защитники-разводчики, протестующие против самого существования критики. Как науки, как института, как явления. Господа графоманы (на поверку все они оказались “самовыродками”, пописывающими нечитабельную дрянь) охали, ахали, заламывали ручонки и требовали особого к себе отношения — позитивного, конструктивного и прочего “огого”. Научите! Направьте! Исправьте публичной бетой! Сами станьте бетой и отредактируйте бесплатно!

Забавно читать и слушать эти требования в стопицотый раз — особенно от людей, не имеющих ни малейшего представления о механизме стиле-формо-жанрообразования в искусстве. Никто из них не имеет достаточного образования, чтобы понять разницу между фундаментальной и прикладной областью культуры и науки. Вот и ориентируются на понятные им ценности — на баблишко, карьерку, широкую известность в узком кругу…

Помню, одно время меня такоже веселили личности вроде выродившегося из писателей в логореики Никитина-Гай-Орловского, плагиаторши Барякиной, ворующей куски текста из чужих книг, издательского собако#ба с уголовным прошлым Гаврюченкова, фальшивой шефини-редакторши Горюновой: множество их писало статейки в духе “Автор г@вно, издатель бог!”, советуя авторам не кочевряжиться, а радостно включаться в процесс затыкания дырок в издательском плане. Пишите, мол, на темы, предложенные благодетелем нашим, в стиле, коий совпадает с издательской концепцией (что это за х#рь, вообще — издательская концепция литературных произведений?), под заказ и под серию. Вам, лакеям с номинальным званием творцов, самое то халтурить.

Аналогичные мануалы поднялись мутной пеной на волне пустых надежд: какой издатель не надеялся на внезапный взлет глупейших проектов и прожектов? Одни заявляли, что в девственных лесах (почему-то ассоциации возникали исключительно непристойные) нашлась неизвестная рукопись Кастанеды и печатали лже-акунинские опусы про некоего Фон Дурина; другие искали старых бестселлеров для ретеллинга на новый лад; третьи писали для своих — для коллег по работе, по хобби, по диагнозу, например – для ролевиков или садомазохистов; четвертые ударялись в пасение ватников народов, рассчитывая на доплаты от благодарного Сороса…

Долго любоваться на острый издательский психоз не пришлось, проекты рухнули один за другим. Притом, что довольно много начписов и мэтров вписалось в эти безумные мероприятия с невиданной доселе сервильностью. Если человеку перестать нормально платить за то, что он считает своей профессией, можно добиться сервильности и от записного бунтаря. В результате не устояло и уважение к писательской профессии: представление о писателе-лакее внедрилось в коллективное бессознательное. Писателя в наши дни воспринимают как обслугу, чья задача — максимально быстро, точно и вежливо исполнить требования клиента. Даже если тот желает мамзелей с хреном или морду автору горчицей намазать.

Ну-тка, представьте себе гения в подобном согнутом положении. Останется в нем искра божия после эдаких бессмысленных унижений (выражение, кстати, не мое, “путем бессмысленных унижений” одна из недавних лауреаток престижной литературной премии назвала свое сотрудничество с издательствами)? Сомневаюсь. Неудивительно, что идти этим путем согласны лишь посредственности. Их-то мы и лицезреем в качестве назначаемых “лучших из худших” — год за годом, конкурс за конкурсом. Из посредственностей складывается не только современная русская литература, но и, что самое печальное, представление о ней.

Эта “творческая биомасса”, при всей своей непривлекательности, играет свою роль в искусстве и культуре. Она может следовать за вожаками-гениями, протискиваться в кем-то созданный прорыв, в кротовину, расширяя ее и создавая направления, стили, жанры. Но ни о каком самостоятельном открытии, ни о каких новаторских изысканиях силами масскульта речь идти не может. Для таких дел требуются одиночки, готовые жизнь положить на поиск и развитие пресловутых “новых технологий” в искусстве.

Однако гениев-одиночек мало — нужны также рисковые промоутеры, продвигающие перспективные находки, а не друганов-родственников-любовниц-любовников. Между тем на жирный кусок в виде очередной дискредитированной премии год за годом номинируются боярские дети и давно уже не дети более чем средних способностей, демонстрируя публике надоевшую среднюю температуру по больнице. Зачем нужно давать премии средней температуре, я, признаться, никогда нее понимала и вовек не пойму. Я смотрю на результаты такого подхода и не вижу причин менять свое мнение: он разрушителен и необратим.

Помимо общей потери уровня, результатом протекционизма в искусстве стало падение тиражей и продаж: как я уже говорила, издательские прожекты в массе своей провалились. Все потому, что мракетологи-промоутеры и просто ж@п@лизы многовато на себя берут. Сперва им кажется, будто они “тоже так могут” — недаром все гаврюченковы-горюновы что-то пописывают в порядке “литературного хендмэйда”. Потом обнаруживается, что начать ро́ман может любая школьница, а вот завершить его, да завершить так, чтобы у прочитавшего остались хоть какие-то мысли и эмоции, помимо недоумения, может только полноценный писатель — узнав это, пописывающие манагеры сдуваются. Но не окончательно. Им, как правило, приходит в голову, что они могут руководить этими с%киными детьми, чей литературный талант им, бизнес-особям, не достался.

Руководство искусством — штука неимоверно сложная и одновременно беспощадная, бессмысленная и бесполезная. Подобная одинаковости размера глав в книге, о которой я как-то упомянула в посте: так, издательство “Питер” отчего-то требовало, чтобы в моих книгах главы были одного размера, а заголовки — одной длины. Зачем? Почему? А хрен его знает. Захотелось. Где-то в руководстве сидел перфекционист с обсессивно-компульсивным расстройством — тот самый, про которого был написан пирожок:

в аду для перфекционистов
ни серы нету, ни огня
а лишь слегка несимметрично
стоят щербатые котлы

И разнобой в объемах глав и заголовках его терзал неумолимо.

Точно так же всякое руководство писателем — это не столько идеология, сколько вкусовщина. Идеологическое соответствие, которое я еще застала при СССР — всякие там выравнивания согласно линии партии, политические табу, цензурные жестокости — всё это заставляло писателей и читателей развивать эзопов язык, употреблять иносказания и метафоры, избегать лобовых заявлений о своей нелюбви к режиму… Как же мы ждали свободы от цензурных рамок! Как же мы верили, что без них шедевров будет создаваться больше, еще больше!

Ага. Щас. В результате мы получили мануалы от существ, которым, прости господи, руку подать стремно — потом не то что колец, пальцев недосчитаешься. Советы собако#бов и шестерок — с издательской стороны, наставления авторов-ж@п@лизов без грана таланта — с писательской стороны, бизнес-планы, как сделать деньги на захватывающей, но безупречно политкорректной фабуле “бесцеллера” — с обеих. Как предположила насчет последнего Омега:

“Игры в потакание ханжеским запросам никогда и нигде успеха не имели. Но почему-то в них периодически пытаются сыграть — а вдруг на этот раз прокатит. Ведь в общих чертах по таким запросам пишущая братия должна выдавать нечто вроде писева Чарской — но с учётом запросов нового времени.

В конце святочного рассказа бобро побеждает козло, но и само кончается в судорогах, прося никого не плакать, а продолжать борьбу за всемирную политкорректность. В общем, “литература для всех” — это у нас будет скоро исключительно про одноногого гея, а “не для всех” — про телесный низ маленького человека“.

Если это не цензура, то что такое цензура?

Когда издательская клака сообщает о росте-приросте пресловутых продаж и тиражей, пристальный взгляд на это радостное известие обнаруживает странные вещи:

“¾ роста тиражей приходится на переиздания. Их число сократилось, причем существенно, — на 30%, а вот тиражи и правда выросли — почти на 60%. То есть меньшее количество старых книг переиздали значительно бОльшими тиражами. Новых книг издали тоже больше (но ненамного — на 6%), и их тиражи тоже выросли (не слишком значительно — на 8%). То есть почти весь рост, которому так хочется радоваться, — это, в сущности, допечатки. И интересно — что такое издатели допечатывают, что так востребовано нашими читателями? Пушкина, что ли?

Стало как-то совсем понятно, что радоваться росту российской книжной индустрии — значит радоваться тому, что государство нашло в бюджете денег и заказало «Просвещению» много-много старых учебников. Заодно и бывший владелец удачно продал свою долю в издательстве. В самом деле, почему бы этому не порадоваться?”

Скоро публике придется для себя решать: смотрю первые части некого произведения, но сиквел не смотрю, приквел тем более, ремейки игнорирую. Иначе эти “последыши” отравят всю радость от хорошо сделанной первой части. Сейчас-то публика пытается смотреть все, что снял любимый режиссер по данному сценарию, написал любимый автор на полюбившуюся тему. Однако эта тактика устарела: надо заканчивать читать-смотреть весь… э-э-э… бренд, поскольку разброс качества может оказаться гигантским — от приемлемого и даже хорошего в первой части до невыразимой дряни, от которой глаза на лоб лезут, в очередном продолжении.

Что же касаемо цензуры… Она бывает разной — и сейчас мы ощущаем на себе власть (полуграмотные писаки в этом смысле любят употреблять слово “довлеет”: “Довлеет над нами власть цензуры!” — притом, что глагол “довлеть” означает “быть достаточным, удовлетворять”. Так что оговорка делается не только по невежеству, но и по Фрейду.) самой беспощадной из всех — цензуры денег.

Когда настанет свобода попугаям писателям? Очевидно, для большинства никогда. Особенно для тех, кто при любом режиме был, есть и остается попугаем.