Занятые какой угодно чушью, кафедры социологии и политологии практически проглядели колоссальную тему «капитуляций» западного общества перед ХХ веком.

ХХ век и бурные процессы в нём поставили условно-коллективный Запад (ядро колониальных держав) на грань гибели. В определённый момент победа социализма казалась фатально-неизбежной (многими так и рассматривалась). Логика была достаточно проста: yа протяжении всей истории (говорили фаталисты) упорядоченное побеждало неупорядоченное, организованное – одолевало неорганизованное, централизованное – побеждало аморфное и т.п.

Например, крупное производство одолело стихию мелкого кустарного ремесла. Крупные агрохолдинги – мелкотоварное и мелкоземельное крестьянское хозяйство. Централизованные государства одолели племенную стихию, с которой долгое время враждебно сосуществовали. Земледелие и скотоводство вытеснили охоту и собирательство. И т.п.

По этой логике выходит, что победа социализма и планового хозяйства, как централизованного и упорядоченного над хаотичными и аморфными рыночными метаниями неприкаянных частных хозяйчиков – неизбежна, как торжество животновода, планирующего деятельность, над охотником, уповающим на слепую удачу.

Но в жизни всё сложнее. В жизни у человека есть неучтённая коммунистами СВОБОДА ВОЛИ человека, данная ему Богом, как фундаментальный дар. Человек не движется, как шахматная фигурка, и нет такой логики, против которой человек не мог бы взбрыкнуть… Обречённость западного общества, в сущности, архаичного, отсталого, спекулирующего звериными инстинктами (и только их сладостью привлекательного) – была лишь тенденцией, но не окончательным приговором.

Выкручиваясь и выживая, Запад не только умело использовал «эпидемию ничтожества», охватившую после Сталина советское руководство (роковым образом комплектовавшееся из бестолочей), но и пошёл путём широких «капитуляций перед временем». Старт этому процессу дал Ф.Рузвельт, когда стало понятно, что классический капитализм (либеральный свободный рынок) – это «Великая Депрессия» и ничего больше.

Под невероятным давлением исторического процесса Запад стал одну за другой сбрасывать свои, казалось бы, неотъемлемые черты, менять особенности своей анатомии. Он капитулировал в столь остром сегодня пенсионном вопросе (пойдя на поводу у сталинского СССР). Капитулировал в вопросах ценообразования и формирования зарплат. Капитулировал в вопросах доступности образования и здравоохранения. В рабочем вопросе и вопросе о социальных гарантиях (вэлфер стайт). В вопросах планирования.

Он совершил (во многом симулируя) целый ряд актов научно-технического прогресса, которые ему навязало само существование советского общества. Ярчайший пример – освоение Космоса, в которое Запад вынужденно (и во многом имитационно) втянулся, чтобы не выглядеть совсем уж отсталым и бесперспективным рядом с «красной машиной» цивилизационного конкурента…

Если сводить все достижения Запада после Великой Депрессии к одной формуле, то это формула капитуляции перед идеей прав человека. Основная идея капитализма, которая и привела его к Великой Депрессии 30-х годов ХХ века – идея свободы. Места правам человека в этой идее нет, поскольку права – это принудительная фиксация, лишающая свободы, в первую очередь, экономических свобод.

Главная особенность прав человека в том, что они закрепляются за человеком заранее, даже до его рождения, и независимы от его платежеспособности. Главная особенность свободы в том, что не закрепляется (не закрепощается, если угодно) ничего:

Я вышел в мир и я в нём дерусь. Дерусь на свой страх и риск. Всё, что я отобрал и отстоял – моё. Но и у других такие же права. И если они меня сломают, победят – нечего плакать: выживает сильнейший. Именно поэтому классический капитализм никак не ограничивает ни верхнего уровня обогащения, ни нижнего предела обнищания. «Каждому своё», как на воротах Бухенвальда…

Права человека вступают (как принцип) в непримиримое противоречие со свободой отношений и с деньгами, как феноменом. Права существуют стабильно (как паспорт) – они или есть, или их нет. Деньги – особый род прав и возможностей, которые то появляются, то исчезают.

Например, «право на жилище» означает выдачу человеку некоей определённой законом конуры в любом случае. Деньги тоже содержат в себе право на жильё, причём любое: от дворца до ноля, до полной бездомности. Раздача денег правящими масонериями – по сути, произвольное распределение прав и возможностей, которые всегда можно расширить или свернуть по желанию правящего заговора.

Когда идея свободы капитулирует перед идеей прав человека – то неопределённость свободных отношений заменяется определённостью принудительных. Уже не может быть «неограниченно высоких доходов» – именно потому, что нет и «неограниченно низких». Выдача определённого пакета реальных благ (в ХХ веке он постоянно рос) – становится не правом, не милостью власти, а её обязанностью.

Ты даже не обязан благодарить её – потому что дав тебе квартиру, работу, вылечив в больнице, обучив в средней школе – она лишь выполнила свой долг и ничего больше. Это не добрый дядька, который достаёт сладкий пряник, когда захочет; это сантехник или электрик, который обязан являться, когда позовут.

Такого рода философия власти (как обслуживающего аппарата получения населением обязательных и гарантированных благ) очень тяготила Запад. К тому же она обессмысливала капитализм, и обессмысливала его фундаментально, на самом базовом уровне. Какой смысл числится частным собственником, если у тебя нет ни одной черты реального хозяина жизни? Если ты без профсоюзов не можешь ни нанять, ни уволить, если уровень оплаты труда тебе выписывает государство, если закон стеснил тебя во всех поступках и проявлениях?

Частный собственник 70-х годов ХХ века на Западе похож на аристократа тех же лет: числишься лордом, но все права и привилегии, как и само сословное деление, отменены, юридически ты просто гражданин, как и любой докер, хотя память уносит тебя к предкам, казнившим и миловавшим безнаказанно…

Основной мотив действий Запада в ХХ веке – «не ударить в грязь лицом» перед натиском «красной машины». Вообразите себе объективно одряхлевшего, отжившего своё, но опытного бойца в драке с молодым, который, что называется, на пике физической формы… Есть ли у старого, одряхлевшего, объективно «отжившего своё» боксёра шанс? Только один: его опыт и стратегия непрямых ударов…

Рыночная свобода шаг за шагом капитулировала перед «социальным государством» нового типа, в котором призрачные возможности сменяются твёрдыми и прирождёнными гарантиями. ХХ век (а главным образом, конечно, деятельность И.В. Сталина) в корне, неузнаваемо изменил лицо планеты и человечества. Начавшись с конных экипажей и феодальных корон, в условиях, когда доступность простейшей похлёбки была для 90% населения мечтой, а не обыденностью – он вывел человечество в эру космоса и атома, электрифицировал и механизировал Землю так, что это видно даже с орбиты…

Запад отступал – но, отступая, контратаковал. Что такое молодой, новорожденный век перед миллионолетиями косматого зверства, которые Запад, став цитаделью умиравшего прошлого, зачислил себе в актив? Зверь в человеке – вот главный козырь Запада в битве со всем новым и прогрессивным. Но для ХХ века такого было маловато. Лучшие люди всех рас и наций вдруг осознали, что всеобщее благополучие и достаток из вечной мечты могут стать текущей реальностью!

Что мог зверь в человеке и коллективный зверь человечества противопоставить этому? Главным оружием против идеологии врождённых прав человека стало «общество спектакля».

Тогда и было принято (впервые – Рузвельтом) решение: ФОРМАЛЬНО уступить.

Колонии хотят независимости? Ну так и дадим им как-бы независимость, раскрасим карту в разные цвета, пущай радуются! Люди хотят доступности образования для всех? А нам не нужно много умников, чтобы они задавали «ненужные» вопросы? Ну так дадим им как-бывсеобщее образование в бессмысленной тестовой форме, которая не учит мыслить. И, как оказалось, даже наоборот – разрушает аппарат мышления… Ну, и очень хорошо! Пусть их дети десять лет играют в угадайку, и думают, будто получили образование!

И так со всем, что есть на свете: хотели? Получите!

Если у этих «советов» есть лакомый кусочек в виде государственной пенсии для всех – давайте и у нас сделаем. Но не государственную благотворительную, бюджетную; а просто накопления людей на старость объявим их «пенсией»! Они же и раньше копили, кто сколько мог… Мы им и скажем, что ввели пенсию… У кого нет экономического образования – подмены и не заметят!

«Общество спектакля» не только уступило идеологии врождённых прав человека, но и стало громко орать о ней, точно так же, как вор громче всех орёт «держи вора!» – чтобы отвести от себя взгляды. «Общество спектакля» быстро сообразило, что права человека бывают фактическими, реальными, а бывают формальными, имитационными. И хотя между ними пропасть по сути, но формально они выглядят одинаково…

Ещё в XIX веке считалось немыслимым предоставить всеобщее право голоса без имущественного ценза. Идеологи Запада справедливо указывали, что бедное большинство воспользуется всеобщим равным избирательным правом, чтобы отобрать имущество у богатого большинства. Это бы и случилось – там, где всеобщее избирательное было запущено всерьёз; но ведь «общество спектакля» и не думало запускать его всерьёз, оно прочно держало и держит в своих руках как регистрацию кандидатов, так и подсчёт итогов.

Разговоры о том, что «у нас нет избирательного права» оказались сняты, голосуй хоть негр, хоть женщина, хоть кошка… Однако и интерес к выборам на Западе быстро пропал, посещаемость выборов там традиционно низкая. И причина ясна: формальное право не даёт реально влиять на ситуацию. Люди голосуют раз, два, три, десять раз, но ничего не меняется – и они постепенно приходят к убеждению, что это напрасная трата времени…

Сколько бы ни кричал Запад о правах человека – именно врождённые права человека остаются для «общества спектакля» главным врагом, как вчера, так и сегодня. Запад (и вся его модель мышления, существования) алчет свободы – то есть произвольного распределения материальных и духовных благ по прихоти господствующей силы. Не так, чтобы бублик пополам, а так, чтобы «одному бублик, другому дырка от бублика» (это и есть демократическая республика – грустно подытоживал В. Маяковский).

Не ограничивая потребления сверху, нельзя ограничить его и снизу. В каждый момент времени количество благ разное: в вазе могут лежать три, пять, двадцать или пятьдесят апельсинов. Но нет такой вазы, в которую можно положить бесконечное, неисчерпаемое количество апельсинов. Поэтому в любой момент времени количество благ ограничено, предельно. И если один забирает всё – другому не остаётся ничего. И если он забрал три апельсина из трёх. И если он забрал тридцать апельсинов из тридцати.

Хуже того: совершенно очевидно, что произвольное (по воле правящего заговора) распределение благ «не по труду, а по фавору» – увеличению общей массы благ отнюдь не способствует. Если доли увязаны в тарифную сетку доходов, взаимозависимы, то, чтобы увеличить свой заработок – приходится способствовать росту общего заработка. А если доли развязаны, то никакого интереса наращивать общую сумму благ нет! Ведь выгоднее забрать 10 яблок из 10, чем общими усилиями вырастить 100 яблок, а по распределению получить только 9 из них. Никто не спорит, 100 яблок больше 10 (выработка ХХ века больше XIX) – но в указанной схеме не столько важен общий итог, сколько личная доля. Оттого на практике так кошмарен для миллионов и миллиардов жителей планеты реванш Запада, отыгрывающего своё на руинах СССР…

Права и свободы вместе сосуществовать не могут – как не могут существовать права без обязанностей. Получив права, человек вместе с ними автоматически получает и обязанности (как обратную сторону прав). А получив обязанности (вменённое принудительное поведение) – лишается свобод.

Но чего не может быть в реальном мире – легко изображается на сцене «общества спектакля», где вам за ваши деньги – и права, и свободы, и жару и мороз, и горячего льда, и невесомого веса отгрузят, сколько заказали!

Вся штука в том, что логические противоречия действуют только в пространстве правды. В пространстве лжи никаких противоречий не существует (или их выдумывают произвольно лжецы). И потому во лжи ничто не обязано соответствовать само себе или посылке, или умозаключению, как в рассказах Мюнхгаузена. Достаточно любому озвучить любое желание – и его немедленно исполнят в виртуальном варианте.

Но если мы выйдем за пределы театра абсурда «общества спектакля», то увидим яснее ясного, что:

Закон содержит в себе строго определённые разрешительные нормы.
Он содержит и запретительные нормы – такие же строго определённые.
В обоих случаях места произволу и субъективной оценке в законе нет!

То есть уклончивый ответ на вопрос «положена ли мне квартира (булка хлеба, образование, отпуск и т.п.) – в правовом сознании невозможен. Если «да» – то давай. Если «нет» – то это тоже ответ, окончательный и обоснованный.

Что касается денег – то это именно уклончивый ответ на ЛЮБОЙ вопрос. В зависимости от того, есть они у человека или нет (а меняться ситуация может хоть сто раз) – возможности и блага то появляются, то исчезают. Именно поэтому денежная неопределённость вступает в конфликт с законодательной определённостью. Как может сосуществовать «да или нет» с «и да, и нет»?

В лаконичном виде это выразил (якобы, по легенде) Майер Амшель Ротшильд: «Позвольте мне печатать и контролировать деньги нации, и меня не волнует, кто пишет её законы».

Имеется в виду, что в заявленном формате он может или отменить ненужные ему законы, или сменить неугодных ему законодателей.

Мы и видим это в лице множества современных «демократий» от Греции до Украины, которыми управляет МВФ, не только не избранный здешними избирателями, но даже и не состоящий из граждан или уроженцев данной страны.