Полдень и Ресурсная война – две основные проблемы истории ССКР в период перехода от “аварийного коммунизма” восьмидесятых (выражение В. Смирнова) к раннекосмическому периоду. Именно эти события определили судьбу человечества и поставили ССКР в центр мировой истории.

Эти же проблемы легли в основу одной из первых широких дискуссий первой половины нашего века о сущности и характере событий, приведших к Ресурсной войне. Начало дискуссии было положено известным выступлением З. Мокреца с резкой критикой общепринятой в историографии концепции Н. Маруто и Д.-В. Клемзера, фактически отождествляющей Ресурсную войну с коммунистической революцией, понимаемой в духе ранней (“наивной”, “парамарксистской”) Теории Исторических Последовательностей.

Зиновий Мокрец выступил против такого понимания, доказывая, что оно основано на тенденциозной интерпретации фактов и замалчивании целого ряда важных обстоятельств. По мнению З. Мокреца, “аварийный коммунизм” изначально был серией практических мер, призванных быстро решить ряд конкретных, не терпящих отлагательства задач, вставших перед Восточной Сибирью после коллапса дополуденной цивилизации. Эти меры, принимаемые ad hoc, в условиях жесточайшего цейтнота, случайно сложились в неполную и противоречивую, но жизнеспособную систему – и подняли на знамя идеологию, придавшую задним числом смысл произошедшему.

В ходе дискуссии выделились ещё несколько точек зрения на события 1970-1975 годов, в частности – “теория хаотической индоктринации” Й. Кислицы. Он утверждал, что принятие коммунистической идеологии как руководства к действию было вызвано рядом случайных факторов, в основном биографических. Разумеется, подобные рассуждения не имели серьёзного научно-психологического фундамента, как, впрочем, и фактического. Однако они стимулировали дискуссию, что привело к положительным результатам: появлению бифуркационной модели Амальдоу-Буцелло, которая ввела в ТИП представление о “ветвях развития”. Многие положения этой модели приняты психоисторической школой М. Сейбича.

К сожалению, наряду с позитивными итогами дискуссия имела и отрицательные последствия. Введение в научный оборот целого ряда материалов и документов, связанных с 70-80-ми гг. и не всегда корректное использование содержащейся в них информации (как у того же Кислицы) вызвал ответную реакцию ‘ортодоксов’ от ТИП. Например, в печально знаменитой статье академика У.Ф. Джюсса ‘Под видом научного поиска’ утверждалось, что последние ‘отрицают законы развития, проповедуют случайность, неестественность перехода человечества на коммунистическую ветвь развития’ и даже ‘наследуют худшим чертам буржуазной историографии’**. Эти обвинения, подтверждённые тенденциозно подобранными цитатами (в том числе полемически заострённых авторами в ходе дискуссий), к сожалению, сыграли свою роль в восприятии наследия Й. Кислицы и его сторонников.

Безответственному шельмованию был дан отпор в ходе дискуссии на II заочной всепланетной Конференции историков-меридиевистов. Резолюция Конференции содержала, в частности, такие слова: ‘Право на свободу научного поиска, свободу познания, свободу развития науки, безусловно. Оно не может быть ограничено ничем, кроме высших ценностей гуманизма, целью которых является безусловное благо Человечества’.

Увы, именно эта, в целом верная мысль, оказалась той соломинкой, за которую ухватились т.н. ‘ортодоксы’. Распространилось мнение, что меридиевистские дискуссии дезориентируют научную молодёжь, способствуют т.н. ‘дегероизации’ событий восьмидесятых годов и даже ‘оскорбляют память наших героев-коммунаров’. Это мнение, возобладавшее не только и не столько в научных, сколько в бюрократических кругах, привело к ряду поспешных и ошибочных административно-командных мер, в т.ч. закрытию ряда архивов под различными предлогами, не имеющими отношения к делу.

У меня, как у историка, любая попытка лишить меня информации, которая может быть интересна мне или моим коллегам, вызывает резкое неприятие и отторжение. Однако я отдаю себе отчёт в том, что эти попытки не являются выражением чисто реакционной логики инстинктивного ‘охранительства’ и имеют за собой известные основания и резоны. О чём стоит говорить открыто, не прячась ни за какой риторикой, в том числе и за риторикой ‘неограниченной свободы научного поиска’, которая иногда может быть столь же реакционной, сколь и риторика её противников. Как говорят наши коллеги, психологи – ‘чтобы решить проблему, сначала следует признать проблему’. Тем более, что данная проблема является, по существу, именно психологической.

Будучи сторонницей психоисторического метода Мирослава Сейбича, я разделяю его понимание “героической эпохи” как “успешного исторического кризиса”. Под успехом Сейбич понимает ситуацию, воспринимаемую обществом как ‘деактуализацию традиционных (неразрешимых) проблем’. Это достигается разными способами, в том числе и тем, который Сейбич назвал ‘разминирование проблемного поля взрывом’, то есть катастрофическим путём решения.

Такого рода ситуации сопровождаются мифологизацией, тем более бурной, чем более вязкой и неразрешимой была предыдущая ситуация.

Стоит заметить, что выход из катастрофы, не сопровождающийся “разминированием поля”, вызывает массовую фрустрацию и чреват повторением. Например, Первая Мировая Война, даже завершившись победой одной из сторон, не решила проблем Европы и вызвала лишь массовое разочарование, ощущение напрасности понесённых жертв, что привело к первой эпохе фашизма. Напротив, Великая Октябрьская Социалистическая Революция, несмотря на весь её трагизм, решила – или создала впечатление решения – целого ряда застарелых проблем, что и дало всплеск мифологизации.

В этом смысле Полдень и последовавшие за ним события были (как бы странно это сейчас не прозвучало) не только величайшей трагедией в истории человечества, но и одним из его величайших успехов. Именно это обстоятельство породило ту, давно ставшую привычной для нас мифологию, которая связана со Временем Коммунаров.

Начнём с того, что Полдень, в отличие от всех войн, которые когда-либо велись людьми, не был опознан массовым сознанием именно в качестве войны.

Все предыдущие человеческие конфликты длились достаточно долго, чтобы в массах успевала выработаться специфическая “психология военного времени”. Речь идёт об особом режиме восприятия действительности, задающим контуром которой является необходимость постоянных жертв (добровольных и не только) во имя достижения победы или хотя бы избегания поражения. Люди приучаются жить в условиях постоянной угрозы, исходящей от других людей. Это порождает соответствующее мировоззрение – например, ощущение малой ценности человеческой жизни, готовность убивать и быть убитым, привычку к постоянным лишениям и смертям (в том числе смертям близких людей) и так далее.

Полдень, при всей его чудовищной разрушительности, в этом смысле не стал войной в указанном выше смысле. Скорее, он был воспринят массовым сознанием как глобальная катастрофа – нечто вроде падения на Землю астероида. Да, эту катастрофу ждали – тринадцать лет, начиная со Стокгольмской речи аль-Махди. Но это ожидание продолжалось в более-менее комфортных условиях, и с надеждой на лучшее.

Стоит вспомнить и о том, какова была Земля времён “нависающего Халифата”, как назвал ситуацию Э. Саид в своём самом известном сочинении.

Это был мир, достигший потолка своего развития и осознающий это. Ни одна проблема, стоящая перед ним, не могла быть решена – начиная с банального перенаселения и кончая тридцатилетним периодом ожидания начала ядерного апокалипсиса. Люди рождались и умирали, зная, что их жизнь и жизнь их детей зависит от того, сколько ещё проживёт аль-Махди.

Это касается ‘свободного мира’. Что касается Халифата, то после махдистских преобразований слово ‘аль-амаль’ (‘надежда без страха и опасений’) стало обозначать только надежду на посмертный рай. Эта деталь лаконично и точно характеризует идеологию и психологический настрой подданных Халифата.

Неудивительно, что выжившие после Полудня восприняли случившееся не только как чудовищное несчастье, но и как завершение долгого ожидания. Вальтер Минц в “Письмах мёртвого человека” сформулировал это так: “Человечество кончилось вместе со своими страхами”. Практически одновременно в Восточной Сибири молодой Дмитрий Строгов записал в “Оранжевой тетради”: “и всё-таки ужасный конец лучше, чем ужас без конца”. Судя по всему, это настроение разделяли многие.

Так или иначе, но Полдень человечество пережило, хотя и с невероятными потерями. Однако выжившие получили в награду подарки, о которых мечтали сотни поколений их предков.

Во-первых, в кратчайшие сроки – буквально за годы – была решена назревшая и перезревшая проблема полной автоматизации производства и построение первичной техносферы. Это было связано с невероятно возросшей ценностью человеческого труда. Произошедшее было сравнимо по последствиям с революцией стоимости труда, случившуюся в средневековой Европе после эпидемий ‘чумного’ XIV века и положившую начало развитию буржуазных отношений. Однако масштабы были иными. В средневековой Европе, по современным оценкам, погибло от трети до половины населения. После Полудня от двенадцати миллиардов человек осталось двадцать миллионов, в основном в Восточной Сибири. При этом научные знания, технологические возможности и даже материальные ценности сохранились в неизмеримо большем объёме.

Это позволило пробить “стеклянный потолок”, отделяющий человечество от решения задачи полной автоматизации производственных процессов. Проблема, неразрешимая из-за легко прогнозируемых и абсолютно неприемлемых социальных издержек, оказалась решаемой, и решаемой быстро. Американские гиперпринтеры, советские АПЛ и немецкие роботы совершили подлинное чудо. Люди, в 1971Ʉ мечтавшие о куске хлеба и глотке чистой воды, в 1980Ʉ уже веселились на Олимпиаде в Норильске, а в 1992Ʉ увлечённо смотрели по стереовидению Зимние Игры на Луне.

Всё это было прямо связаны с другим великим прорывом – в Космос, который стал неисчерпаемым источником энергии и ресурсов. Опять же: несмотря на все успехи в освоении земной орбиты, старая дополуденная Земля оказалась на это не способна. Это было связано не только и даже не столько с отсутствием технологий. Ядерные прямоточные двигатели, пригодные для межпланетных перелётов, были давно известны. Мезовещество, необходимое для отражателей фотонных кораблей, было получено в значимых количествах в Балтиморской лаборатории. Американские и европейские учёные уже вплотную подошли к открытию бондепадхаевской трансгрессии. Тем не менее, практически полное освоение околоземной экватории так и не привело к прорыву в межпланетное или межзвёздное пространство.

Как выразился по этому поводу первый руководитель Космического Агентства СШАА Бернард Спайк, “человечество было слишком тяжёлым, чтобы взлететь”. Эта очень точная, при всей своей мрачной двусмысленности, метафора очерчивала целый комплекс проблем, препятствовавший космической экспансии – начиная от необходимости поддержания военного паритета с Халифатом и кончая финансовой непривлекательностью вложений в Космос. После Полудня все эти проблемы были – по выражению того же Б. Спайка – “не развязаны, но разрублены, как гордиев узел под мечом Александра”.

Результат был ошеломляющим. Если в 1970Ʉ энерговооружённость человечества упала, по разным данным, от 2 до 9% от дополуденного уровня, то в 2000Ʉ она превышала его в два с половиной раза, причём 83% совокупной энергии вырабатывалось на космических станциях солярно-магнетронного типа, использующих энергию солнечного ветра. Океан дешёвой энергии, в свою очередь, сделал возможным массовое применение ионных платформ в качестве орбитальной посадочной технологии – в результате чего на Землю хлынули потоки товаров, изготовленных из космического сырья на орбите. В числе прочего, появилось космическое сельское хозяйство. По данным Центрального статистического бюро СШАА, к 2003 г. Ʉ на орбите выращивалось 6% сельскохозяйственной продукции, потребляемой американцами. Разумеется, речь шла прежде всего о том, что тогда считалось деликатесами (например, “мраморное” мясо бычков, выращенных в невесомости) – но сам факт показателен.

Эти перемены, случившиеся в течении двадцати лет, вызывали массовый прилив оптимизма. Если в первые годы после Полудня само существование человечества было под вопросом, то через четверть века уже никто не сомневался в том, что человечество ожидает будущее не только великое, но и блестящее.

Наконец, последнее, но отнюдь не по важности. Полдень подарил выжившим сознание победителей. Они одержали победу над самым страшным врагом в мировой истории. Человеконенавистническим планам аль-Махди не суждено было сбыться. Несмотря на то, что исламистам удалось пробить системы противоракетной обороны Европы, Америки и Китая (в т.ч. благодаря диверсионно-подрывной деятельности), ставка на средства космического базирования себя оправдала. Не напрасным оказался и подвиг миллионов людей, вступивших в схватку с исламистами и уничтоживших их.

Если уж мы заговорили об этом. Характерно, что, несмотря на торжество гуманистических идеалов, никто и никогда не сожалел об истреблении “носителей ислама”, как тогда было принято выражаться. Это касалось не только первых дней войны, но и последующих событий.

Поскольку информация, связанная с Бискайским инцидентом и другими подобными эпизодами, до сих пор закрыта для историков, сошлюсь на воспоминания своего прадеда, Гаджи Мехмет-эфенди, хранящиеся в моём семейном архиве. Мехмет-эфенди непосредственно руководил борьбой с остатками исламистов в Южной Африке.

Я хочу подчеркнуть, что Мехмет-эфенди был убеждённым коммунаром и гуманистом. Он несколько раз пресекал самосудные расправы над пленными, рискуя своим авторитетом и даже жизнью. Более того, он подал рапорт об отставке и ушёл заниматься радиационной очисткой, узнав о жестокой публичной казни нескольких террористов вместе с семьями, а также о том, что командование знало об этом и не приняло мер. Тем не менее, именно он санкционировал использование химического ОМП против лагерей исламистов. По этому поводу он писал, в частности, следующее.

“Я не испытывал к этим существам той ненависти, которую может вызвать человек. Принявшие ислам и укрепившиеся в нём перестают быть людьми. Иными они тоже не становятся: это особая порода существ, знающих человека и его слабые стороны изнутри, но людьми уже не являющихся. Поэтому мы радовались, когда красные точки на экранах тепловизоров начинали медленно бледнеть. В этой радости не было никакой мстительности, только чувство облегчения. Впоследствии, когда я руководил очисткой заражённых территорий, я испытывал те же чувства, когда красные радиационные пятна на экранах компьютеров медленно желтели. В обоих случаях это было возвращение к нормальной жизни, возвращение безопасности.”

Я предполагаю, что именно из тех времён растут корни нашего самого главного страха. Образ, который более всего ужасает современного человека – это не другой человек, но и не совершенно чуждое ему существо (например, негуманоид), а именно существо, которое когда-то было человеком, знает людей изнутри, но само с ними себя уже не отождествляет. Я также думаю иногда, что этот страх, подхваченный и растиражированный массовой культурой, когда-нибудь реализуется – как и большинство человеческих страхов. И я не уверена, что мы выдержим этот экзамен.

Однако в то время казалось, что этот страх полностью побеждён вместе со всеми остальными. Человечество не просто выжило – оно именно победило, и теперь наслаждалось заслуженными наградами, причём никто не сомневался, что они никогда не кончатся.

Чтобы составить примерное представление о том, кем ощущали себя тогда люди, я процитирую такого неоднозначного исторического деятеля, как Кристобаль Хосе Хунта. В своих “Постнуклеарных размышлениях” он писал:

“Пройдя чудовищнейшее из испытаний – смертью, Человечество вполне уподобилось Сыну Божьему, тем самым исполнив Его заповеди и став Его отражением… Преображённые атомным огнём, победители Дьявола стали воистину Богом. Я говорю – Богом, а не богами, поскольку отдельный человек, оторванный от других, взятый сам по себе, один – он остался всего лишь человеком, со своими слабостями, пороками и преступлениями. Но Человечество как целое отныне приняло на себя лик Христов и может по праву именоваться Телом Христовым, каковым раньше была лишь единая Церковь, и лишь в дни своего подлинного единства… На нашем поколении лежит особая благодать, как на удостоенных непосредственно принять страдания и венец победителей. Нашими ничтожными силами Господь сокрушил Антихриста, через нас прошла молния Его воли, и мы спасены непосредственно Его милостью. Мы особенно близки Богу, даже те, кто не уверовали в Него… Нынешние чудеса, о которых мы не смели и грезить в те страшные дни – лишь малая толика того неизмеримого величия и блаженства, которыми удостоит нас Господь. Он расстилает перед нами ковёр из звёзд, чтобы наши внуки могли ступить на рубежи материальной Вселенной, навеки отданной им в дар… На нас же лежит и особая ответственность, ибо наши деяния отныне и навсегда определят суть высшей и прекраснейшей эпохи существования рода людского – эпохи непосредственного приуготовления к Царству Божьему.”

Примерно то же самое, с поправкой на специфическую коммунарскую скромность и атеистическое мировоззрение, говорили и писали самые известные деятели Поколения Коммунаров. Вот, например, цитата из речи Д. Строгова на Четвёртом съезде Коммунистического Союза Молодёжи: “Четвёртое поколение коммунистов – смелые, самоотверженные люди. Они по-прежнему неспособны беречь себя, напротив, они с каждым годом все смелее идут в огонь, и требуются огромные усилия, чтобы расходовать этот океан энтузиазма с максимальным эффектом. Не по трупам своих лучших представителей, а по следам могучих машин и точнейших приборов должно идти человечество к господству над природой. И не только потому, что живые могут сделать много больше, чем сделали мертвые, но и потому, что самое драгоценное в мире – это Человек.” Разумеется, имелся в виду не всякий человек, а Человек с Большой Буквы – то есть переживший Полдень или родившийся после него человек-коммунар, избранный – пусть не Богом, но Историческим Процессом.

Однако слушателям важно было не это эвентуальное различие, а сам факт избранничества.

Разумеется, эти тексты сейчас можно рассматривать – что бы ни думали о себе их авторы – как типичные образцы мифологического мышления. Но тогда так думали миллионы, а мысли, разделяемые массами, становятся материальной силой.

Неудивительно, что все или почти все события Полудня, Ресурсной войны и Восстановления стали объектами сильнейшей, практически тотальной мифологизации.

Процессы героизации/мифостроительства шли повсеместно, но особенно – в советском блоке. Это связано с обстоятельствами, неоднократно отмечаемыми различными исследователями, однако до сих пор недостаточно осмысленными.

Первое и главное. На Аляске и в Южной Америке атомная война привела к сильнейшему (хотя и кратковременному в исторической перспективе) подъёму религиозности. Этот вопрос достаточно исследован в исторической литературе, чтобы возвращаться к нему здесь. Для нас важно то, что религиозный ренессанс ‘съел’ ту психическую энергию, которая могла быть истрачена на построение светской, гражданской мифологии.

Этому же способствовало и отсутствие значительных конфликтов между выжившими. На Западе их было почти на порядок меньше, чем в Восточном полушарии, и у них была общая задача – скорейший перезапуск техносферы.

Ситуация в Восточном полушарии была принципиально иной. Религиозного ренессанса не было. Более того, он был невозможен, отчасти в силу религиозного индифферентизма в Европе и Японии, но прежде всего из-за роли православной церкви в жизни Восточной Сибири и Ресурсной Федерации в целом. Это последнее обстоятельство привело даже не к атеизму, а к ненависти к самой идее бога и яростному богоборчеству[3].

Зато Ресурсная Война создала – в силу естественных причин – целый пантеон гражданских героев, отдавших жизни за победу. Этот пантеон сформировался по историческим меркам стремительно – как друза кристаллов в перенасыщенном и быстро охлаждающемся растворе. Сейчас мы видим этот пантеон как единое целое, из которой невозможно извлечь отдельный кристалл. Однако мы попытаемся сделать именно это.

Но сначала очертим контуры времени. Предельно мифологизированным периодом следует считать время от ‘второго января семидесятого года’ до смерти Павла Дурова. К этому моменту в новорождённом ССКР сформировался полноценный пантеон с героями (начиная от полководцев и учёных и кончая мучениками за правое дело), злодеями, великими успехами и достижениями и не менее великими потерями – и соответствующим культом. Иногда возникновение культа с присущими ему атрибутами даже опережало те события, которым, собственно, культ был посвящён. Например, памятник основателю Союза Советских Коммунистических Республик Павлу Дурову (именно в такой формулировке) был поставлен за три месяца до подписания Союзного договора. Более того, умирающий от лейкемии Дуров настоял на прижизненном открытии памятника. На открытии он не только присутствовал, но и (под действием сильнейших обезболивающих и стимуляторов) выступил с речью, в которой призвал коммунаров как можно скорее объединить Землю, категорически запретил называть политически объединённую планету иным именем, кроме имени Земли, а также попросил впредь не ставить ему никаких памятников, называть его именем что бы то ни было и т.п. Всё это никого не удивило. Напротив, поведение Дурова было воспринято как совершенно естественное для живой легенды.

На смерти Дурова и заканчивается мифологическая эпоха. Яркая плеяда деятелей, пришедшая после неё, всё-таки не воспринимается как персонажи эпоса. Не случайно их называют ‘поколением творцов’, ‘поколением созидателей’, но не поколением героев. Этому соответствует и отношение к их деяниям. Общий их итог считается предельно позитивным, а намерения действующих лиц – несомненно чистыми. Но при этом допустимо говорить и об их ошибках, в том числе принципиальных. Например, тот же Ярослав Золотарёв осуждается за Когалымский инцидент, а его позиция по вопросу о гражданских правах считается неприемлемой. То же касается таких фигур, как маршал Питрюк или Светлана Ойшпиц, запятнавших себя военными преступлениями. С другой стороны, мы воздаём должное даже таким одиозным деятелям, как Бихан Бондепадхай или Вячеслав Глазычев. Здесь мы можем позволить себе видеть свет и тень; но слепящий свет Полудня скрывает от нас более ранние времена. Живые, противоречивые фигуры и обстоятельства того времени стоят перед нами в виде гранитных памятников, где одни изображают героев без страха и упрёка, другие – не менее эпичных злодеев. Никаких изменений эта картина не терпит.

Неудивительно, что все попытки подвергнут эти мифы критическому анализу вызывают бурную иррациональную реакцию: исследования в этой области воспринимаются не только как попытка лишить людей привычной и комфортной картины мира, но и как непосредственная угроза обществу у целом. Как откровенно высказался по этому поводу уже упомянутый академик Джюсс:

‘Если Мировой Совет запрещает учёным заниматься опасными и безответственные экспериментами с физической материей, то почему должны быть разрешены не менее опасные и безответственные эксперименты с материей социальной? Мы признаём тайну личности, но разве общество не имеет право на коллективную тайну личности? Тем, кто говорит об истине, которая якобы превыше всего, хочу напомнить, что с этого слова часто начинал свои проповеди аль-Махди.’

Такие аргументы на первый взгляд кажутся убедительными. Однако с тем же основанием можно сказать, что аль-Махди гораздо чаще говорил о мужестве и героизме, к которым призывал воинов Ислама. Из этого никак не следует, что мы не нуждаемся в том и другом. А вот доктрина ‘истинно то, что полезно Исламу’, проводимая в Халифате с железной последовательностью, весьма напоминает рассуждения наших самозваных ‘охранителей’.

При этом я согласна с тем, что истина может быть разрушительна – как для отдельной личности, так и для коллективов людей и для общества в целом. Сомнения в правоте наши предков и предшественников довольно быстро оборачиваются сомнениями в собственном праве на существование. С другой стороны, неспособность сомневаться в себе и правильности своих действий оборачивается слепым следованием единожды проложенному курсу, который может остановить только катастрофа.

Исходя из этого, мы возьмём для нашего рассмотрения относительно маловажный, но символически нагруженный миф – так называемый ‘подвиг Малера и Зарифуллина’.

Как известно, Полдень начался с ядерной атаки джихадистов в Атлантике. Однако его подлинным началом была cкрытая атака на техносферу Запада.

Джихадистам удалось разрушить, вывести из строя или захватить целый ряд инфраструктурных объектов, от работы которых зависело обеспечение безопасности. Речь идёт об информационных узлах, искусственных спутниках, радиостанциях, телецентрах, военных базах, центрах управления и т.д. Всего в операции было задействовано рекордное количество агентов – по современным оценкам, до трёхсот тысяч. Ставка была сделана не на лиц, принимающих решения, а на технический персонал, имеющий непосредственный доступ к оборудованию. Это оказалось крайне эффективным и не требующим существенных затрат и сложного оборудования решением.

Например, региональное оперативное управление армии США на Ближневосточном ТВД было парализовано одним-единственным агентом, техником-наладчиком Саидом Галустяном, который вывел из строя сверхзащищённый компьютерный центр, использовав для этого молоток, зубило и водопроводный шланг. Космическая станция “Блэк Бриллиант” была, в свою очередь, разрушена самодельной бомбой из сахара и металлического порошка, изготовленной прямо на борту смертником-джихадистом Фаридом Брауном. Разумеется, это единичные случаи: обычно использовались более продвинутые технические средства.

Одним из типов объектов, подвергнутых особенно жестокой атаке, были передатчики эталонных сигналов времени и частоты. Практически все страны западного блока тратили недостаточно сил и средств для охраны этих элементов глобальной инфраструктуры. Джихадисты, напротив, уделили им повышенное внимание. Более того, именно в отношении этих объектов террористические атаки прошли с практически стопроцентным успехом.

Так, в первой же фазе развёртывания операции “Джихад” – за полчаса до начала ядерной атаки – был полностью выведен из строя европейский центр в Майфлингене (Германия, земля Гессен) с длинноволновым передатчиком DSF77, обеспечивавшем работу европейских систем телеметрии. Следующие удары были нанесены по территории Ресурсной Федерации. Ядерный боеприпас малой мощности был взорван над пос. Менделеево Московской области, где располагался Федеральный научно-исследовательский институт физико-технических и радиотехнических измерений, являвшийся держателем государственных эталонов времени и частоты. Несколько ранее исламисты уничтожили радиоцентр в Талдоме и китайский метрологический центр в Урумчи. Центры в Глазго, Хартуме, Минске и другие также подвергались атакам, более или менее разрушительным. Наконец, вывод из строя спутниковых группировок (операция “Меч Пророка”) положил конец спутниковой связи.

По указанным причинам после событий 13 марта единственным функционирующим источником сигналов точного времени на территории бывш. РФ и значительной части Восточного полушария в целом стал г. Петропавловск-Камчатский. Поблизости от него (в т.н. Чертоплешино-4) размещался филиал ФГУП ‘ВНИИФТРИ’, метрологический центр с атомными часами и комплекс длинноволновых передатчиков, чьи сигналы устойчиво принимались в Восточной Сибири. Комплекс был создан в рамках оборонного проекта “Торманс”, имел аварийную запитку от РИТЭГов типа ИЭУ-8М и отличался высоким уровнем автономности.

К сожалению, электромагнитный импульс от взорванного над Петропавловском-Камчатским ядерного боеприпаса повредил электронику комплекса. Кроме того, индуцированная радиация привела к гибели всех сотрудников центра. Дольше других прожили двое – Аркадий Зарифуллин и Генрих Малер. Они успели починить большую часть аппаратуры и запустить передачу сигналов. Единственное, чего они не смогли или не успели сделать – корректно перезапустить таймер, работавший в среде TUX2030, операционной системы с UNIX-ядром. В результате настройки таймера были сброшены до заводских, то есть до 1 января 1970 года (т.н. ‘эра UNIX’). Это привело к знаменитому “сообщению от второго января тысяча девятьсот семидесятого года” и в дальнейшем – к установлению эры Ʉ.

Такова официальная версия событий, принимаемая без критики до сих пор.

Для начала отметим, что она сложилась в первый же год Ʉ. Так, например, 29 июня 1971 Ʉ Зауральским Советом Народных Комиссаров было принято единогласное решение о воздвижении временного гипсокартонного монумента Малеру и Зарифуллину “на месте совершения подвига”. Разумеется, оно не было исполнено, да и не могло быть исполнено в условиях войны. Однако сам этот факт свидетельствует о том, что представление о совершённом Зарифуллиным и Малером подвиге уже устоялось и стало общим местом.

Я попыталась найти первое упоминание об этом событии. Контекстный поиск по уцелевшим материалам – включая записанные обрывки радиопередач – показал следующее. 28 февраля 1970 года в утренней радиопередаче “На волнах молодости нашей” неизвестная радиоведущая сказала буквально следующее: “нам, комсомольцам, освещают дорогу свершения Яшина и Кашина, самопожертвование комсомолки Митиной, подвиг Малера и Зарифуллина”. Из перечисленных фамилий нам известны только двое последних. Кто такие были Яшин и Кашин, установить не удалось: несмотря на частые в то время ссылки на какие-то их “деяния и свершения”, о них не сохранилось ни одного документа, в котором упоминались бы хотя бы имена героев. О Митиной удалось выяснить только то, что она была комсомолкой и погибла во время то ли расчистки, то ли зачистки (разные источники говорят разное) местности в районе реки Илим. Однако, судя по всему, слушателям передачи все перечисленные фамилии были хорошо знакомы. Из этого следует, что “подвиг Малера и Зарифуллина” уже имел статус общеизвестного.

На быстрое – можно сказать, стремительное – сложение мифа о “подвиге Малера и Зарифуллина” (в дальнейшем – ПМЗ) указывает и само название события. Обычно фамилии в любом списке указываются в алфавитном порядке, если нет веских причин его нарушать – например, в том случае, если младший по алфавиту более известен, имеет более высокое звание или должность и т.п. В данном случае таковые причины отсутствовали (о чём см. ниже). То есть – ПМЗ должен был бы называться “подвиг Зарифуллина и Малера”. Тем не менее, формулировка “подвиг Малера и Зарифуллина” дожила до наших дней. Вероятнее всего, тот, кто её изобрёл – или употребил впервые это выражение, вспомнил фамилию Малера раньше (возможно, потому, что она совпадает с фамилией известного дополуденного композитора). Выражение было подхвачено и очень быстро приобрело статус устойчивой синтагмы, языкового штампа, воспроизводимого целиком и без изменений.

ПМЗ описывается в школьном учебнике “Новейшая история”, выпущенном в 1976 Ʉ. Это описание воспроизводилось без изменений во всех дальнейших переизданиях, пока учебник не был заменён на ‘олимпийский’ (1980 Ʉ) учебник “Современность”, в котором мифологии времён Ресурсной Войны отводилось гораздо меньше места, чем раньше, а основной упор делался на успехи мирного строительства. В нём описание ПМЗ было ужато до сноски. Более того, в издании 1989 года имена Малера и Зарифуллина были элиминированы – в сноске упоминался лишь “героизм сотрудников центра”, благодаря которому удалось возобновить передачи. В издании 2009 года исчезает и сама сноска. Впрочем, и сама тема Ресурсной Войны занимает в учебнике очень мало места, уступая новой мифологии – а именно, героике освоения Ближнего Космоса.

В 2019 году, после отставки Н. Карамышева, и компании по разоблачению т.н. “потребительски-левобуржуазного уклона” был проведён комплекс мероприятий по “возвращению к идеалам гуманизма”. По своей направленности эти меры можно назвать консервативными: они были направлены в основном на прославление героического прошлого ССКР, в том числе и реактуализацию памяти о Ресурсной Войне.

Прежде всего кампания коснулась учебной литературы. В учебнике “Современность” была существенно расширена первая часть, посвящённая Полудню и Войне. При этом речь не шла о механическом восстановлении старой картины: изучение текста показывает, что имела место целенаправленная работа над текстами, сделана деликатная перестановка акцентов в некоторых темах и т.п. Однако это не коснулась ПМЗ: фактически, излагалась традиционная версия без каких бы то было поправок, ссылок на источники и т.п. – как locus communis.

В частности, имела место кампания по установке мемориалов, памятных знаков, символики и т.п., связанных с военными событиями. В рамках этой кампании состоялось воздвижение памятников Малеру и Зарифуллину – непосредственно в Чертоплешино-4, в Норильске и в Лунограде. Имя Малера было присвоено нескольким астероидам, а именем Зарифуллина назван малый спутник Нептуна. Обсуждался также вопрос о присвоении Институту Метрологии имён Малера и Зарифуллина (присвоение не состоялось в связи с расформированием Института).

Интересно, однако, то, что ПМЗ практически не нашёл своего отражения в художественной литературе и в искусстве вообще.

В частности, к ПМЗ неприменима знаменитая формула Павла Дурова: “Вечная слава – быть упомянутым в романе Строгова”. Ещё резче высказался известный литературовед Б. Непомнящих: “Подвиг – это то, о чём написал Строгов”. Это, конечно, преувеличение. Однако стоит обратить внимание и на то, что из ста самых популярных героев Поколения Коммунаров пятьдесят восемь описаны или упомянуты в строговских текстах, а из десяти самых популярных трём посвящены строговские романы, двум – повести и трём – рассказы (десятым является сам Строгов). Учитывая особенности творчества Строгова – в том числе такие, как систематическое предпочтение “художественной правды” фактической – обстоятельства ПМЗ давали богатые возможности для написания соответствующего текста. Кроме того, Дмитрий Исаевич охотно брался за то, что в эту эпоху именовалось “социальным заказом”. Тем не менее, Строгов не только не писал о ПМЗ, но и не упоминал о нём.

Более того: в корпусе переписки Строгова мне удалось обнаружить письмо от 1977 Ʉ, адресованное Дурову, где он упоминал некую (видимо, устную) ‘просьбу’ последнего и отклонял её в таких словах:

“Насчёт просьбы твоей – вот прости, прости, прости – не смог! Чтобы писать – надо героев видеть своих! И вот этих ребят – смелых, героических, жертвенных ребят – ценой жизни заплативших – не вижу! Тени какие-то на месте лиц – некстатние, бледные, размозжалые – вместо живого лица человеческого. Небрежением духовным – слепотою даже – и хуже: изменой духу это вижу я – если писал бы – о них! – вот так. Уволь! Или лучше Кацману – сбрось эту тему. Не взлетит – но нормально сделает.”

Достаточно очевидно, что имелся в виду Изя Залманович Кацман, некогда известный – хотя теперь уже забытый – писатель того времени, разрабатывавший в основном ‘комсомольскую’ тематику. Я обратилась в Литархив и выяснила, что существует рукопись 1977 Ʉ, содержащая наброски рассказа о Малере и Зарифуллине. К сожалению, мне не удалось ознакомиться с самой рукописью, а главное – установить точные датировки. Однако всё вышеизложенное позволяет выдвинуть гипотезу, что Дуров просил Строгова написать текст именно о ПМЗ, и Строгов отказался – под благовидным, но явно надуманным предлогом.

Стоит отметить, что Строгов, помимо литературного таланта, отличался редким “чувством материала”, как это называют в писательских кругах. В частности, при всей своей любви к панегирикам и прославлению подвигов он ни разу не посвятил даже небольшого рассказа личности хоть сколько-нибудь сомнительной. Самым известным эпизодом такого рода было уничтожение черновиков романа “Нарком Золотарёв”, но это не единственный случай. Некоторые даже утверждают, что своим статусом абсолютного классика Строгов обязан не только писательскому дару, но и политическому чутью.

Я думаю, что в данном случае оно тоже сработало: ПМЗ, при всей своей литературной выигрышности, чем-то насторожил Дмитрия Исаевича, и он предпочёл отказать Дурову (что делал крайне редко), чем связываться с этой темой.

Ещё интереснее то, что и в дальнейшем ПМЗ так и остался в некоей тени – не описанным, не изображённым, не отснятым. Например, не существует ни одного фильма или сериала, посвящённого ПМЗ – и это при том, что на каждую персоналию, упомянутую в учебнике истории для восьмого класса (‘История/8’) приходится в среднем 103,3 часа экранного времени в виде фильмов, сериальных выпусков, видеоклипов и т.д. и т.п.

Возможно, именно эта неосвещённость темы парадоксальным образом способствует неприкосновенности мифа о ПМЗ. Он сохраняется в наших книжках как как муха в янтаре – видимый, но недоступный для исследования и даже не вызывающий желания себя исследовать.

А между тем, этот янтарь очень хрупок. Он рассыпается от нескольких простых вопросов.

Первый и самый очевидный вопрос: зачем, собственно, исламистам понадобилось уничтожать передатчики сигналов эталонного времени?

Обычное объяснение этому факту (а это факт) – прагматическое. Сигналы точного времени синхронизировали работу всех систем, и удар по ним выводил их из строя. Интересно, что эта теория никогда не обсуждалась специалистами в области вооружений. Во всяком случае, мне не удалось найти ни одного публичного обсуждения данного вопроса – при том, что оружие, стратегия и конкретные операции джихадистов разбирались подробнейшим образом. Создаётся впечатление, что этой темы намеренно избегают.

Я попыталась вступить в переписку с тремя наиболее известными специалистами в области военной стратегии Халифата. На мои письма дал ответ лишь один, Голд Сильвер Коппер, известный эксперт в области вооружений. Он ответил мне буквально следующее:

Вероятнее всего, уничтожение передатчиков было связано с попыткой исламистов рассинхронизировать глобальные системы вооружений Запада и тем самым затруднить ответный удар. Это была не очень удачная попытка, поскольку ГСВ обладали максимально возможной автономией и практически ни в чём не зависели от гражданских систем. В частности, все военные спутники были оборудованы автономными атомными часами, дававшими сигналы высокой точности. То же можно сказать и о наземных системах. Что касается боевых космических станций сверхдальнего расположения (SSS/ССР), сыгравших решающую роль в разгроме джихадистов, то они изначально не были связаны ни с какими земными системами. При этом джихадисты знали об их существовании, хотя, возможно, и заблуждались относительно их возможностей. Так или иначе, атака Халифата на системы эталонного времени оказалась не очень удачной идеей – к счастью для всех нас.

Этот ответ не рассеял мои недоумения, а укрепил их. Но, во всяком случае, мне стало понятно, что ответ лежит в иной плоскости.

Ключ к проблеме я нашла в сравнительной когнитивистике, а конкретно – в дополуденной литературе, посвящённой Халифату. Особенно полезным оказался трёхтомник, подготовленный коллективом американских авторов для Статистического Бюро США и рассекреченный в СШАА после Полудня. Во втором томе этого труда подробнейшим образом анализируется речи и публичные выступления аль-Махди, в особенности касающиеся будущего.

Здесь придётся сделать небольшое отступление. Я разделяю теорию Сейбича о компенсаторном характере лидерства в примитивных (докоммунистических) обществах. Если изложить её совсем просто – то есть игнорируя множество тонких, но важных моментов – то она сводится к тому, что лидер не выражает волю массы и не концентрирует в себе её сильные стороны, а наоборот, компенсирует своими личными свойствами её недостатки. Сейбич демонстрирует это на примере Гитлера. Немецкий народ в XIX-XX веках сформировался с рядом ярко выраженных сильных и слабых свойств, взаимно обусловливавших друг друга. Так, способность немцев к планированию и дисциплине имела своей обратной стороной крайне слабую интуицию, неспособность к импровизации и удачным спонтанным решениям. Гитлер же обладал именно этими свойствами – что и сделало его лидером.

Аналогичный эффект имеет место и в случае аль-Махди.

Особенно серьёзно аль-Махди относился к своим обещания, касающимся Последнего Дня – запланированной и заранее объявленной ядерной атаки на западную цивилизацию. По понятным причинам эти высказывания изучались наиболее подробно. Американские исследователи проследили 14 сквозных тем, которые упоминались во многих проповедях и содержали конкретные утверждения о будущем.

Одной из таких тем было ‘время неверных’. ‘время кафиров’. К ней аль-Махди возвращался неоднократно, говоря, например, такое:

Проходит время кафиров, и время мунафиков кончается. И когда наступит Последний День, кафиры и мунафики будут как во тьме, не разбирая времён и сроков. Так опозорит их Всевышний (хвала ему!), ибо они незнающие!

Время кафиров на исходе. Кто не обратится к нашей кыбле, тот – беззаконник, и судьба его тягостна! Он будет как во тьме, и его учение не поможет ему.

Или, совсем конкретное:

Кафиры и мунафики полагаются на время [вакт] и удачу, но время и удача в руке Аллаха. Время кафиров – всего лишь сосуд[зарф], и надлежит разбить его! Дни кафиров и мунафиков окончатся во тьме, а Аллах – Дарующий свет, Милостивый, Оберегающий! Нет ни мощи, ни силы ни у кого, кроме Аллаха!

Можно констатировать, что для аль-Махди время как таковое было чем-то глубоко враждебным.

Известно также, что он с отвращением относился к идее точного измерения времени. В проповеди, посвящённой исламскому календарю, основанному на лунных месяцах и тем самым непригодному к практическому использованию, он восхвалял Аллаха и Пророка за то, что религиозный лунный год не совпадает с солнечным и тем самым стоит ‘выше времени мира’. Эти же соображения объясняют загадочную фразу ‘часы подобны собаке’, сказанную аль-Махди своему соратнику, шейху Рахматулле, который появился перед ним с дорогими часами на руке. Стоит также заметить, что через два месяца шейх Рахматулла умер при неясных обстоятельствах.

Этому не противоречит тот факт, что аль-Махди создал и ввёл собственный календарь. Судя по всему, он ненавидел время по той причине, что оно не подчинялось ему лично (поскольку аль-Махди ненавидел вообще всё, что ему не подчинялось). Календарь, установленный им самим, создавал иллюзию власти над временем. Это подкреплялось тем, что он имел возможность по своему произволу удлинять год, добавляя к нему дополнительные семь дней. Это было нужно чтобы уравновесить слишком короткий 52-недельный год, составлявший 364 дня. Каждый раз, удлиняя год, аль-Махди произносил по этому поводу длинную проповедь, полную обличений ‘кафиров и мунафиков’. Вот типичный отрывок из телевизионной проповеди на увеличение 11-го солнечного круга до 53 недель:

По воле Аллаха я дарую вам ещё одну неделю года, чтобы вы склонились перед Аллахом и были благодарны ему за продление своих дней… Воистину, Аллах снисходителен даже к кафирам и мунафикам! Он дарует им время, чтобы они покаялись и обратились к Исламу. Аллах не хочет их гибели, ибо Он – ибо Аллах – Милостивый, Милосердный! Но сердца их стремятся к гибели, и они не ходят путями Аллаха! Они потратят драгоценные дни на то, чтобы укрепиться в своём неверии… и т.п.

Итак, можно сделать несколько предварительных выводов. ‘Время’ аль-Махди понимал прежде всего как систему исчисления времени, практически отождествляя первое и второе. Он в самом деле считал, что, продлевая календарный год, он дарует кому-то ‘дополнительное время’. Далее, к системам исчисления времени, которые он не контролировал, аль-Махди относился враждебно. И наконец – аль-Махди неоднократно обещал, что уничтожит ‘время кафиров и мунафиков’. Он серьёзно относился к своим словам и обычно подкреплял их делом.

Что касается отношения к радиопередатчикам, передающим сигналы точного времени, то мне удалось выяснить вот что. В приложении к биографии аль-Махди, принадлежащей перу Дж. Омма, содержится список сочинений, на которые аль-Махди когда-либо ссылался или цитаты из которых прослеживались в его речах. В число последних входит книга пресловутого Александра Дугина “Суть времени”. Это сборник поздних лекций автора, подготовленных для Московского Университета, но в итоге прочитанных на французском языке в Сорбонне и изданных там же. Как известно, аль-Махди (тогда ещё – Андреас Шульце) учился в Сорбонне и немало времени проводил в библиотеке, изучая в основном труды радикальных мыслителей всех направлений.

Аль-Махди прочёл книгу Дугина весьма внимательно: Дж. Омм выявил в речах и сочинениях аль-Махди 22 прямые или косвенные цитаты из неё (разумеется, без ссылок – аль-Махди ссылался только на исламские источники).

Однако сейчас речь пойдёт о месте, на которое аль-Махди не упоминал ни прямо, ни косвенно, несмотря на то, что, несомненно, прочёл его. Речь идёт о конце шестой лекции – “Homo demens и экзистенциальная недостаточность”.

Там сказано буквально следующее:

Подлинным гимном западной цивилизации – цивилизации всепобеждающего расчёта, цивилизации Меры, Веса и Числа – является не “Ода к радости”, а сигналы точного времени. Не живой свет Солнца и звёзд, рождённый синтезом, теперь отмеряет наши годы, а смерть вещества, распад материи в атомных часах. Это подлинный триумф смерти, триумф машины… Духи злобы поднебесной ликуют, когда слышат эти гудки, воспевающие торжество Мамонны и Велиала, торжество дьявольщины… Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует смерти Бога и Человека.

Оказали ли эти слова – написанные, в общем-то, скорее ради риторического эффекта – влияние на аль-Махди? Вполне возможно. Разумеется, они послужили скорее поводом, чем причиной: впечатление может вырасти в убеждение лишь в удобренной почве. Отношение исламистского диктатора ко времени определялось системными свойствами его мировоззрения, а не случайными фразами из случайной книги. Скорее наоборот – эти слова нашли отклик, поскольку соответствовали его внутренним интенциям.

Так или иначе, мы можем сделать вывод: атака исламистов на передатчики сигналов точного времени имела не столько прагматические, сколько религиозные причины.

Рассмотрев положение дел в Халифате, стоит обратить внимание на страну, в которой родились и выросли Малер и Зарифуллин. То есть – уделить внимание дополуденной Ресурсной Федерации.

Здесь читатель, скорее всего, остановится, пытаясь вспомнить, о чём вообще речь. В школьных учебниках об этом политическом образовании не говорится. Вместо этого говорят и пишут о “Восточной Сибири – колыбели революции”, об Урале, о Дальнем Востоке и т.п. Иногда упоминается Нечерноземье, или уничтоженные в Полдень города – Москва, Санкт-Петербург и другие. Известно, что на этих территориях располагался когда-то Советский Союз (социалистический), впоследствии от него отделилась часть территорий, а он сам перешёл в “буржуазный постсоветский период”. О жизни в этот период существует не очень значительная, но вполне доступная литература. И тем не менее мы обычно не воспринимаем всё перечисленное как нечто целое и даже не считаем нужным помнить имя этого целого.

Это объяснимо. С точки зрения международной политики Ресурсная Федерация была юридической фикцией, за которой не стояло ничего, кроме интересов нескольких враждующих государств, которые не смогли или не захотели разделить между собой данную территорию. С точки зрения правовой и административно-территориальной это пространство было разделено как минимум на два больших анклава с разным политическим и правовым режимом. Можно считать, что эти земли в какой-то мере объединял язык и некоторые элементы общей культуры, но этого явно недостаточно.

Что касается специалистов-историков, здесь ситуация иная. Ресурсная Федерация как политический феномен – своего рода pons asinorum – или, как изящно выразился З. Мокрец в своей известной статье, пробирный камень – любой исторической теории. Это касается и Теории Исторических Последовательностей в существующем её изводе. Если говорить откровенно, в этом вопросе она ощутимо пробуксовывает.

Сказанное никоим образом не бросает тень на достижения ТИП. Как справедливо отметил теоретик науки Л.Ю. Фаенсон, “факты не могут опровергнуть теорию, если нет другой теории, которая объяснила бы их лучше… разумная исследовательская стратегия – объяснять объяснимое, используя потенциал имеющейся теории и откладывая необъяснимые ею явления во ‘внутренний архив’ до того момента, пока теория не разовьётся достаточно, чтобы браться за трудные и спорные задачи”.

Солидаризуясь в целом с этой точкой зрения, я могу лишь добавить, что и слишком долгое пребывание фактов во ‘внутреннем архиве’ тоже не может быть терпимо. Я убеждена, что будущее – за синтезом разных направлений, который радикально обновит ТИП и приведёт к решительному пересмотру многих устоявшихся представлений.

Однако сейчас мы не ставим перед собой подобных целей. Ограничимся кратким обзором тех фактов и обобщений, которые можно считать адекватными предмету. Иными словами: мы хотим показать читателю тот мир, в котором родились и прожили жизнь Малер и Зарифуллин.

В дополуденную эпоху “Ресурсная Федерация” представляла собой квазигосударство, две части которого – “европейская до Урала” и “азиатская за Уралом” – контролировались Кавказом и Китаем под патронажем Британии и глобального Запада в целом. Третьим компонентом была транспортная сеть, осью которой была высокоскоростная грузопассажирская трасса Владивосток – Мадрид и её ответвления. Фактически трасса была экстерриториальна и подчинялась консорциуму, за которым, видимо, стояли западные правительства и крупные транспортно-логистические корпорации.

Подобная конфигурация власти возникла благодаря решениям Второй Рейкьявикской конференции по Северной Евразии. В силу ряда причин формальный раздел территорий был признан нецелесообразным, поэтому было принято решение о формальном сохранении единого государства (после передачи наиболее ценных, с тогдашней точки зрения, территорий Украине, Германии, Латвии, Японии и ряду других государств) с правительством в г. Москве.

Название “Ресурсная Федерация” было выбрано из соображений политической корректности – чтобы подчеркнуть отсутствие преемственности с другими государствами, некогда существовавшими на этой территории,

Система власти была устроена следующим образом. Все вопросы экономической эксплуатации территорий решались в Лондоне и Пекине. Военно-политический контроль осуществлялся рядом частных военных компаний мирового класса, чьё вооружение и боевой опыт качественно превосходили туземный уровень.

Что касается жизни аборигенов, то здесь была реализована крайне своеобразная система, которую можно назвать этноконфессиональным плюрализмом.

В Преамбуле к Основному Закону Ресурсной Федерации было сказано: “Ресурсная Федерация есть суверенное федеративное многонациональное многокультурное и многоконфессиональное государство с традиционной формой правления. Вся власть в Ресурсной Федерации принадлежит населяющим её религиозным объединениям”.

Несмотря на то, что Основной Закон РФ не играл никакой роли в реальной жизни РФ, эти слова довольно точно выражали суть существующих в ней порядков. А именно: РФ была разделена, территориально и социально, на зоны влияния разных этнорелигиозных и этноконфессиональных групп, объединённых совместной эксплуатацией природных и человеческих ресурсов территории.

Территории, контролируемые китайцами, были выведены из общефедеральной системы и управлялись частично законами КНР, частично китайским обычным правом.

Это последнее обстоятельство служило для мусульман источником фрустрации и недовольства. Согласно мусульманским представлениям, территория, на которой не господствует шариатское право, не является полностью мусульманской страной. Более того, аль-Махди неоднократно заявлял, что не считает РФ частью исламской уммы (в отличие, скажем, от Швеции или Норвегии, признаваемой исламскими странами). Последующие события подтвердили это: в Полдень ядерными ударами была разрушена не только “китайская”, но и “мусульманская” часть Федерации.

Тем не менее, в эпоху существования РФ мусульмане господствовали в западной части страны, а в восточной – пользовались очень серьёзным влиянием, с которым были вынуждены считаться даже китайцы.

После Полудня ситуация перевернулась. Единственное сколько-нибудь распространённое в массах оппозиционное мировоззрение – советский коммунизм – внезапно стало руководством к действию. Знаменем победителей стал атеизм, любые разговоры о божественном вызывали резчайшее неприятие, а само слово “православный” стало ругательством. Наконец, печальная судьба китайского народа может объясняться не только катастрофой материкового Китая и позицией буржуазной Японии, но и тем отношением, которое китайцы заслужили.

(ну и так далее. Это рассказ “Подвиг или неудачная диверсия?”, изданный и откомментированный М. Харитоновым)