Двенадцатого числа весеннего месяца мая, в год от Рождества Христова две тысячи двадцать третий, а от начала СВО второй, в баре «Паническая атака» царило уныние. Не звенело от столов залихватское «Всё пропало», не топорщились гусарские усики над призывающими расстрелять Генштаб ротиками, не рокотал суровый голландский штурвал запросов к Евгению Викторовичу от журнала «Вологодский грибник».

Немногие посетители угрюмо пропускали напитки, изредка перебрасываясь скупыми фразами, призванными не столько передать некие послания и смыслы, сколько разбавить гнетущую тишину. В целом, экспозиция напоминала картины Творожникова «Сарай с крестьянами и домашней птицей» и «Горе».

– «Хохлы, в общем, сидели вечером под обстрелами в норках, был обычный четверг. Неожиданно российская медийка схватила клина, ей померещился хохлячий контрнаступ. Пока мыколы пытались понять, куда они вдруг наступают, их в профилактических целях начала также фигачить российская авиация», – Поц отложил телефон и горько усмехнулся.
– Орда? – без выражения спросил Подберёзовый и осушил не первую уже сегодня стопку.
– Орда, – кивнул Поц.
– Их почерк, – вздохнул Подберёзовый. – Ерничают, издеваются. Подъелдыкивают. Нет бы мол по-простому, так мол и так… Эххх…

Очередные полста, весело булькнув на прощание, исчезли в мозолистой, закалённой воплями «всё пропало» глотке.

– Хочешь по-простому? – поднял бровь Поц. – Ну вот: «В ночи наши истерички, как могли, в очередной раз побеждали ум, честь и совесть. Мужественно насаждали панику и истерики. Стойко трепали нервы самым уязвимым категориям граждан. А следом пафосно перекладывали вину на жителей России».
– Как будто это что-то плохое, – буркнул под нос Майор. – В первый раз что ли?

Генерал согласно бухнул кулаком по столу.

– Это Роджерс что ли? – спросил Подберёзовый.
– Нет. Прочитать Роджерса?
– Не надо! – взвизгнул истерический женский крик. Вокруг загудело, кто-то перекрестился – отчего-то по-раскольничьи, двоеперстно. Хотя все в баре давно уже вошли в пору половой зрелости, донёсся надсадный детский плач.
– Ладно вам, шучу я – отмахнулся Поц. – Вот лучше: «Как говорил Сунь-Вынь, назови паникера военкором и объяви срочносбор – твои дети больше никогда не будут нуждаться».
– А вот с этим я бы как раз не спешил, – сказал Членко и в подтверждение дернул себя за южнорусский чуб. – Угрофинны, конечно, народ простодушный – тем и живем – но такое даже их проймет. Придется, видно, нам искать нормальную работу.
– Но это жестоко! – экзальтированно вскричала поэтесса Шмелева. – Это бесчеловечно! С нами нельзя так поступить! Надо что-то делать!

Не успел кто-то ответить, как громыхнула дверь и на пороге возникла гигантская фигура Горькавого. Его большое круглое лицо сияло как счастливая бородатая луна.

– Братья и сестры! – с порога провозгласил он. – Все в порядке! Мы спасены! Вот этот японец, Сикоку или как его, он знает что делать! И расскажет б-бесплатно… Блин, какое слово сложное. Аж рот жжется.

Щуплый азиат в сером костюме, не сразу примеченый за богатырской конституцей Горькавого, низко поклонился.

– Каюки Сеппоку, ваш покорный суруга, – отрекомендовался он. – Мистер Горукава-сама оказал мне честь, рассказав про ваши затуруднение. В обусучих чирутах, – последнее предложение Каюки произнес с явной гордостью. – Ви, как сказать по русиски, протеряри иебару… Ну, то есть риуцо.
– Ну, не то чтобы потеряли, – замявшись сказал Поц. – Так, немного, подутратили.
– Понимаю, понимаю, – радостно закивал японец. – Не сутоит воруноватися. Это легко поправимо. Мой нация очень мудрий, этот секрет известен в Ниппон уже тисяцю риет. Васе иебару будет сунова хорошо. В руцьсем виде.
– А это сложно? – спросил Подберёзовый с отчаянной какой-то надеждой. – А если не получится?
– Просьсе пуросутово, – улыбнулся Каюки. – Раз и готово. Все у всех порутится. У всех это когда нибути порутится, пирирода… Торико один момент. Вы умеет писати ситихи?
– Умеем! – с готовностью воскликнула Шмелева. Японец улыбнулся еще лучезарнее.
– Нитего сутурашиного, – сказал он. – Мозно взять щитото из Пусикина. Рерумото Микаиру тозе хорошо. Отень искренни теровек. Ну, помоляси, приступим.

Каюки на самом деле склонил голову и что-то забормотал под нос. Остальные на всякий случай неуверенно перекрестились.

– Итак, – промолвил японец. – Поехари. Прошу всех раздетися до поясу.

Цвет патриотической мысли кряхтя принялся раздеваться. Один Горькавый замялся, глядя на свой необъятный живот.

– А в майке можно? – робко спросил он.
– Мозно. В тысяча четыреста пятьдесят четвертом году Такэда Кацуери, проиграв битву при Окэхадзама, спас свое иебару будути в охотничьей одежде. Мозно хоть в барни пиратие и сумокингу, – Каюки утробно захохотал. – А теперь, Горукава-сама, онегаишимасу, прикройте покрепче дверь. Церемония спасения иебару не терпит праздных глаз. Банзай, товарищи.

ЗЫ. Ох, вряд ли военкурятник способен на спасение лица по японской методе…