Мастера пролетарской культуры
У Мейерхольда был театр. Личный театр, носящий его имя. Он был там настоящим диктатором: общался с подчиненными сквозь зубы, а вызывая в кабинет, никогда не приглашал сесть. На репетиции приходил с маузером, который клал на режиссерский пульт, чтобы все видели. В годы пятилеток, когда народ голодал и даже партийцы ходили в линялых гимнастерках, Мейерхольд ежедневно менял заграничные костюмы, галстуки, итальянские шляпы, дорогие лайковые перчатки. Вот такой пролетарский режиссер красных театров.
Его спектакли жрали чудовищные бюджеты: только один «Маскарад» стоил 300 000 золотых рублей. Поэтому его и закрыли. Он был государственным и убыточным. Но Мейерхольд без работы не остался, возглавил театр Станиславского и по свидетельству Фадеева под него уже готовили Народно-героический театр.
Мейерхольд писал доносы на своих коллег и знакомых. Впрочем, тогда все писали. В 1936 году ученика Мейерхольда, 28-летнего Леонида Варпаховского арестовывают за троцкизм и сажают. Через 20 лет ему показывают дело, а в деле донос Мейерхольда. Известны его доносы на Эренбурга и Таирова.
Во время заграничных гастролей Мейерхольд очень хотел остаться на Западе. Но рядом был конвоир ОГПУ в обличье жены, которая не дала ему это сделать. Зинаида Райх работала на ГПУ-НКВД. Она могла писать очень странные письма Сталину, а Сталин этот бред (почитайте!) не выкидывал в помойку, но внимательно читал и делал пометки.
А потом Мейерхольда взяли. Немного подержали, отпустили и еще раз взяли. Предполагают, что его обвинили в шпионаже и манипулировании счетами троцкистов в западных банках. Жену же убрали, как вышедшего из-под контроля агента.
Конечно, источник этой информации сомнителен, автор тоже, но беда в том, что правда о Мейерхольде всё еще не сказана, поэтому простор для домыслов и версий широкий. Ищите документы, проверяйте факты. А то интеллигенты так и будут вопить старую песню:
За что взяли Мейерхольда? За что приговорили к расстрелу и казнили самым варварским образом: утопили в бочке с дерьмом, перед этим переломав все кости.
Вообще документами доказано, что Мейерхольд был арестован, как член клуба Иды Авербах — жены Ягоды, заместителя прокурора Москвы. В этом клубе «выдающиеся революционные умы» обсуждали темы госпереворота против «неправильных революционеров», похоронивших «дело революции». И, особенно, самое важное в обсуждении: расстрелять или не расстрелять тов. Сталина сотоварищи. Решили: расстрелять.
Насчёт бочки с дерьмом — забавная фантазия, типично интеллигентская, и потому вряд ли имеющая хоть какую-то связь с реальностью. Не был Мейерхольд и гениальным режиссером – это советский миф; устойчивый, но ложный. Вообще из писателей, расстрелянных по этому, ДОКАЗАННОМУ СЛЕДСТВИЕМ, делу, по большому счету жаль только писателя Артёма Весёлого: талантлив был, в отличие от прочих сильно обиженных на власть бывших РАПП-овцев.
Кстати, это с Мейерхольда Толстой нарисовал Карабаса-Барабаса. А борода Карабаса — это длинный шарф Мейерхольда.
Оказывается, этот факт даже в Википедии отмечен.
Хорошего человека мейерхольдом не назовут…
“Севочка, да как они смеют! — Зинаида Райх, рыдая, ворвалась в кабинет к мужу со свеженапечатанным томиком романа “Двенадцать стульев” — Ты только послушай! “Агафья Тихоновна была в трико телесного цвета и мужском котелке. Балансируя зонтиком с надписью: “Я хочу Подколесина”, она переступала по проволоке, и снизу всем были видны ее грязные подошвы. Одновременно с этим все негры, Подколесин, Кочкарев в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто. Кочкарев с Подколесиным спели дуэты про Чемберлена”. Севочка, за что нам этот пасквиль, эта карикатура?! Что значит: “грязные подошвы”?!!!”.
“Да что ты, Зиночка! — успокаивал муж. — Какая же это карикатура? Да тут и преувеличения-то почти никакого… Нет, граждане, безумней, чем у Мейерхольда, вам не придумать — кишка тонка! А, помнишь, у Булгакова в “Роковых яйцах” про “театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего при постановке пушкинского “Бориса Годунова”, когда обрушились трапеции с голыми боярами”? Ну и пусть пишут, от нас с тобой не убудет! А, кстати, не осовременить ли нам и вправду “Годунова”? Вот все переполошаться-то! Станут кричать, что Мейерхольд совсем спятил”, — и Всеволод Эмильевич зашелся своим странным, каким-то “картонным” смехом…
Красавица Зинаида сверкнула на мужа заплаканными глазами. Ну почему он так гордиться, что безумнее всех? Почему его “ГосТИМ” (Государственный театр имени самого себя) не похож на храм искусства? Зачем мешать Гоголя, Островского, Грибоедова с передовицами советских газет? Зачем заставлять актеров скакать по сцене, как акробатов? Для чего все эти вращающиеся колеса, условные конструкции? Ведь ей, бессменной приме Театра имени Мейерхольда, достаются одни издевки! Много ума не надо, чтобы понять — Агафья Тихоновна с грязными подошвами из “Театра Колумба” — это же она, Райх!
Администратором Мейерхольд оказался смелым, но очень плохим. Его идеи были одна завиральнее другой. К примеру, упразднить профессиональных актеров и предоставить возможность рабочим и крестьянам самим играть на сцене — в свободное от основной работы время. Заменить театральные билеты жетонами и раздавать их трудящимся и красноармейцам бесплатно по какой-то невероятно сложной и запутанной системе. Унифицировать названия театров: “РСФСР 1-й”, “РСФСР 2-й”, “РСФСР 3-й” и так далее. Луначарский только и успевал отменять все это! Но над театром “РСФСР 1-й”, главным режиссером которого был сам Мейерхольд, не властен был даже Луначарский. Там ударялись в отчаянную “левизну”: с лож содрали перила, с потолка — лепнину, оголили стены до кирпичной кладки, повсюду развесили плакаты и лозунги. Актеры (все-таки профессиональные — Мейерхольд быстро убедился, что с одними рабочими и крестьянами театральной каши не заваришь!) выходили на сцену без грима и подавали реплики в духе ораторов на митинге — хриплыми, возбужденными голосами. В текст спектакля ежедневно вставляли новейшую информацию РОСТА. Зрителям разрешилось лузгать семечки и курить махорку, но вменялось в обязанность заполнять длиннющие опросные листы — так Мейерхольд “нащупывал” интересы новой, пролетарской аудитории.
При этом Мейерхольд был одержим настоящей шпиономанией. Во время каждой репетиции несколько раз прерывался, чтобы осмотреть зал — нет ли здесь каких-либо недругов? Во время спектаклей стоял за кулисами и, прищурившись, напряженно следил за игрой актеров: нет ли какого саботажа? Спиной чувствуя его неподвижный, полубезумный взгляд, бедняги нервничали и играли значительно хуже, чем на репетициях — что, кстати, и считалось саботажем.
На всех заседаниях, собраниях и съездах он неизменно устраивал сумбур и скандал с истерическими криками, проклятьями, навешиванием клишированных ярлыков вроде “Вы — охвостье Чайковского! Гнездо реакции! Враги революции!”, — и угрозами арестовать. Наконец, в феврале 1921 года Всеволода Эмильевича сместили с комиссарского поста — ко всеобщему облегчению, не исключая и Луначарского. А вскоре был закрыт и “РСФСР 1-й”.
Впрочем, не прошло и года, как Мейерхольд открыл новый театр — “ТИМ”. И проруководил им долгих пятнадцать лет! При этом судился со своими актерами по пустякам (был однажды даже оштрафован на 300 рублей за клевету, когда он в очередной раз подал в суд на группу “саботажников”, посмевших уволиться из театра) и вечно опасался, что кто-то из обиженных его застрелит. Он почему-то предчувствовал, что погибнет от пули…
Жалко птичку. В смысле, Артема Веселого, — вот мастак был писать, даже мы с Глагнэ ему в подметки не годимся!))
До нашей роты хоть и не каждое слово, а долетало:
– …Граждане солдаты… Геройское племя… Государственная дума… Защита прав человека… Углубление революции… Революция… Фронт… Революция… Тыл… Наши доблестные союзники… Старая дисциплина… Слуги старого строя… Сознательный солдат… Партия социалистов-революционеров… Свобода, равенство, братство… Своею собственной рукой… Еще один удар… Революция… Контрреволюция… Война до полной победы… Ура!
Мы с членом комитета Остапом Дудой кричали «ура» вместе со всеми, а потом поглядели друг на друга и задумались…
– «Война до победы», – говорю, – таковые слова для нас хуже отравы.
Остап Дуда скрипнул зубами:
– Как бы они нас красиво ни призывали, воевать больше не будем.
Остап Дуда встал ногами к нам на плечи и давай поливать. А глотка у него здорова, далеко было слышно…
– Господа депутаты, – звонко кричит Остап Дуда, – вы страдали по тюрьмам и каторгам, за что и благодарим. Вы, борцы, побороли кровавого царя Николку – кланяемся вам земно и благодарим, и вечно будем благодарить, и детям, и внукам, и правнукам прикажем, чтобы благодарили… Вы за нас старались, ни жизнью, ни здоровьем своим не щадили, гибли в тюрьмах и шахтах сырых, как в песне поется. Просим – еще постарайтесь, развяжите нам руки от кандалов войны и выведите нас с грязной дороги на большую дорогу… На каторге вам не сладко было? А нам тут хуже всякой каторги… Нас три брата, все трое пошли на службу. Один поехал домой без ноги, другого наповал убило. Мне двадцать пять лет, а я не стою столетнего старика: ноги сводит, спину гнет, вся кровь во мне сгнила… Поглядите, господа депутаты, – показал он кругом, – поглядите и запомните: эти горы и долы напоены нашей кровью… Просим мы вас первым долгом поломать войну; вторым долгом – прибавить жалованья; третьим долгом – улучшить пищу. Низко кланяемся и просим вас, господа депутаты, утереть слезы нашим женам и детям. Вы даете приказ: «Наступать!» – а из дому пишут: «Приезжайте, родимые, поскорее, сидим голодные». Кого же нам слушать и о чем думать – о наступлении или о семьях, которые четвертый год не видят досыта хлеба? Разве вас затем прислали, чтоб уговаривать нас снова и снова проливать кровь? Снарядов нехваток, пулеметов нехваток, победы нам не видать как своих ушей, а только растревожим неприятеля, и опять откроется война. Нас тут побьют, семьи в тылу с голоду передохнут… Генералы живы-здоровы, буржуи утопают в пышных цветах, царь Николашка живет-поживает, а нас гоните на убой?.. Выходим мы из терпенья, вот-вот подчинимся своей свободной воле, и тогда – держись, Расея… Бросим фронт и целыми дивизиями, корпусами двинемся громить тылы… Мы придем к вам в кабинеты и всех вас, партийных министров и беспартийных социалистов, возьмем на кончик штыка!
Вот так и закончилась Расея хрустобулочная.
Да уж… Революцьонное бурление говен… А поверху плавали самые пенки…
Мейерхольда расстреляли как шпиона. Ну что за идиотизм? Если бы он понёс наказание как сволочь, бездарь и вор чьи грехи были преданы огласке, никто сейчас его и не вспомнил. А теперь всё, раз официально соврали, значит безвинная жертва. Ну тупые-е-е. (с)
Ну между тем считается, что его арестовали, когда он собирался бежать из страны на самолете с английским послом. То есть шпионская работа вполне могла быть.
Вы просто не понимаете, что «театр Мейерхольда» — это был такой сертифицированный публичный дом для верхушки партхозактива, причем обоих полов и разных половых ориентаций. Там могли вербовать, нарабатывать компромат на руководство.
Мейерхольд был арестован, как член клуба Иды Авербах — жены Ягоды, заместителя прокурора Москвы. Вы полагаете, это не могла быть шарашка от английской разведки?
Вполне может быть. Тем более существует конспирологическая версия, что ВЧК-ОГПУ-НКВД до прихода Берии было под английским влиянием. Впрочем это ещё времена Ежова или уже Лаврентия Палыча?
Но наказывать его надо было как вора, мошенника и разложенца, шпионаж можно было довеском. Люди тогда тяжело жили, если им рассказать, что этот клоун транжирил народные деньги на шалман имени себя и обманывал дедушку Ленина, эффект был бы больший. А так — кровавая гебня расстреляла гениа(на)льного режиссёра, ученика Станиславского. Увы и ах, лучшие люди и т.д.
20 июня 1939 года Мейерхольд был арестован в Ленинграде; одновременно в его квартире в Москве был произведён обыск.
А Ежова заменили на Берию еще 9 декабря 1938 года.
Однако приказ Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР «О ликвидации Театра имени Вс. Мейерхольда» опубликован в газете «Правда» 8 января 1938 года. То есть еще при Ежове, почти за год до его снятия.
Это стандартная тогдашняя практика органов. Концепт в том, чтобы проследить — к кому опальный клиент пойдет за помощью, от кого будет получать деньги, etc. В данном случае в мае 1938 года К. С. Станиславский предложил оставшемуся без работы Мейерхольду должность режиссёра в руководимом им самим оперном театре. И быстренько кинул кони, что характерно. После смерти К. С. Станиславского Мейерхольд стал главным режиссёром театра.
Видимо, тогда органам стало ясно, что это — кубло.
Богему только могила исправит. )