Егда же случися Поход черкасский, то мнозии лицедеи, скоморохи да шуты о державе Гетманской печаловалися зело. Из Государства же Московскаго отыдоша на страну далече: овые в Немцы, овые в Аглицкую землю, овые в Литву, овые в Иудею. И рекоша при том: “се, оставляется вам дом ваш пуст”.

Мняху бо о себе, якоже соль земли суть. И хулили премного государя Володимира Володимировича и воинство русское. Ибо чужие страны воз­любиша зело, а свою воз­ненавидиша. И посылаху к люду русскому прелестные грамоты цифирныя, иже во славу воровского войска черкасского писаны суть.

И не по мнозех днех неции от скоморохов-крамолников возопиша гласом велиим: сиры есмы зело и убоги, алчем и жаждем, ибо оскудеша зело мошны наши, и никтоже даст нам талеры немецкие скоморошества нашего и шутовства ради. И восхотеша воротитися во своя си места на Русь Великую, дабы от народа русскаго сызнову богатства себе стяжати. Ибо среди сих лицедеев-изменников не токмо грех содомии силен гораздо, наипаче же гордыня разум их затмевает, совесть же их николико не обличает.

А третьего дня прииде в Первую потешную избу действа скоморошескаго ради Алексашка Васильев, иже глагола о себе: аз есмь литвин. И о том челом бил бургомистру жмудьскому. И случися в народе распря, рекоша бо мнозии: почто крамольник да вор государев народ прельщает? Ибо место сему Алексашке-литвину не в избе потешной Останкинской, ино в порубе Лубянском.

Дьяк же Первой потешной избы Константин Эрнстов – яко волк во шкуре овчей. Сотворил бо избу свою потешную аки вертеп разбойничий. И собрашася там мнозии содомиты да воры государевы, иже по лицемерию своему аки псы безродные ефимки государевы приимаху, ино руку дающую гораздо кусаху.