Листая старенький Ойпад

Вчера был шаббат, а три дня назад — четверг, так что сегодня у нас будет вечер творческой интеллигенции. Лехаим, бояре. Днесь Масленница, и по обыкновению близится тайная вечеря боярского сословия.
Азъ, восставши с полатей, шествую в горницу, ко трапезе. Из закромов появляются щучьи головы с чесноком, почки заячьи верченые, икра красная, икра черная, припасы заморские, данью обложенные — пармезан хранцузский, хамон гишпанский, яблоки ляшские. Из погребов выкатываются бочки с фряжским, меда крафтовые, квасы ядреные. Гусли-самогуды звончатые-яровчатые изготовлены к пению былин Садко.
Из подпола достается увесистая инкунабула первопечатника Ивана Федорова, отпечатанная во Львiве, и письма с чужбины. Красны девицы сидят на лавке со свитком «Домостроя», судача про способы сурьмения бровей соболиных, нанесения киновари на губы и освеклевания щек. Чад кутежа не за горами. С почином.
Инда взопрели озимые, рассупонилось красно солнышко. Понюхал старец Натаныч свою портянку и ажно заколдобился.
Смута на Руси неизбежна. Сие ведомо всем знатным князьям, родовитым боярам, сокольничьим, постельничьим, служивым дворянам, думным дьякам, стрельцам, скоморохам и жидовствующим. Грозный царь Иван трепещит от страха во палатах белокаменных. Паруса круглогодично раздуваются на судах в Архангельске для бегства ко двору аглицкой королевы с государевой казной.
Силясь побороть злобу, Грозный ведет изнурительные войны с Ливонией и Крымским ханством, отбирает у окрестных государей Полоцк, Казань, Астрахань, Сибирь и Нарву. Опричнина обрушивается на нашу жизнь. Лучшие люди, соль земли русской — вынуждены покинуть эту землю, подобно князю Курбскому. Царь Иоанн глумится над боярством, то ставя на трон царя Симеона Бекбулатовича, то принимая постриг, то идя на четвертый срок. За одну ночь убивают тысячи ни в чем не повинных людей. Ой, простите… это гугеноты во Франции. Царь, обезумев отсекает головы женам, кроме… ой, простите это Генрих Восьмой в Англии. Тысячи замученных при жизни… Ой, простите при том же славном Генрихе.
С какой сладостью я воспоминаю златое время избранной рады и новгородской купеческой вечевой вольницы, славу ему пою, ой люли-люли, гой еси, гей соси, ай-нэнэ. Несть числа царским злодеяниям и лихоимству, никто не в силах пресечь его буйства и умерить неистовый нрав. Так не превозмочь! Ох израда-то изрядная, тошно мне на душе. Яко из проруби водицею студеной окатило.
На небеси иже херувимы, в Боярской думе Симеон Хайков, в Литве князь Курбский, в Кремле крамола, и в избе сор. Житие мое не по лжи. Разбойничай, бражничай, опочивай — а на чужой каравай рот не разевай. Семибоярщина. Лехаим, бояре.
Писано в лето 7528-аго (2018 год), княже Лѣвъ свѣтъ Натановичъ Щараньскїй
Кака прелесть.
У Светоча ашипко — надобно пейсаць «сурмЛения» бровей.
Но ему простительно иже не все дети боярскыя грамоте ще разумеют зело.
Зелебоба совсем сорвался с катушек (мотаем):
Мне вот интересно, британцев в охране Зели — мочканут?
Это будет любопытно.
Скорее всего,бритиши из охраны фаллопианиста его и мочканут.Передозом.
Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина… Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев. Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая семга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки… Глаза его подернулись маслом, лицо покривило сладострастьем…
— Ну, можно ли так долго? — поморщился он, обращаясь к жене. — Скорее, Катя!
Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами… Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот…
Но тут его хватил апоплексический удар.
(с) Чехов «О бренности»
PS. С Масленницей!
Зело слог хорош у балярина Натаныча , даром что жидовствует.
«…Эге-ге-ге-гей , загрохотала сапогами в сенях Параська. Ужо озимыя взопрели , а вы всё чикаетеся!..»