Жизнь и удивительные приключения в Германии

Возможно, кто-то еще помнит Дмитрия Губина. Сейчас ему 59 лет, в советские и постсоветские времена у него были телевизионные программы, в частности, «Временно доступен».
Программ было много, так как из них его быстро выгоняли (например, из Вести FM его уволили за то, что он в эфире сравнил Матвиенко с Гитлером), поэтому он работал и пишущим журналистом с аналогичным результатом. Например, после окончания журфака он попал по распределению в волоколамскую газету «Заветы Ильича», но через год был разжалован в корректоры за профнепригодность.
После начала СВО Губин уехал в Германию, но, точнее, не столько сам, сколько за женой, дамой несколько старше себя, имеющей репутацию хорошей наливайки, то есть сомелье (запойник и сомелье – идеальная супружеская пара). Самостоятельная блогерская карьера яркого телеведущего почему-то не задалась, в его Телеграме аж 3 тысячи подписчиков, а верх популярности – ролик на Ютубе с 18 тысячами просмотров.
У жены, помимо него, на шее еще и сын-блогер от первого брака, поэтому Юрий с радостью откликнулся на предложение двух бывших отечественных бизнесменов, у которых в Берлине было что-то типа свинофермы (привет хохлам), на которой работали релоканты, но они решили расширить бизнес и стать медиамагнатами. Для этого они выкупили у местной радиостанции 2 часа эфирного времени по утрам в будни и наняли двух ведущих, его и Машу Майерс, которые бы обличали кровавый Мордор.
Далее я буду цитировать Губина:
«Эта история об изнанке русской эмиграции. Но одновременно это довольно типичная, а потому поучительная история, чтобы про нее просто отмахнуться. Я не рассказал ее сразу просто потому, что она по мне сильно ударила. Когда обманывают доверившихся, сидящими в дерьме себя чувствуют не обманщики, а обманутые. Когда эмигранта приглашают ради работы перебраться из баварской глубинки в Берлин, предлагая ежедневный эфир на родном языке, плюс недурные финансовые условия, а потом выясняется, что был жертвой разводки, – это бьет по тебе наотмашь. У меня случился срыв. Как говаривали в старину, нервная горячка. Я спикировал в депрессию, с которой попытался бороться старым русским способом, но в итоге лишь довел себя до суицидальной идеации.»
«Во-первых, важно понимать, что нынешняя военная русская эмиграция – это, по преимуществу, эмиграция москвичей. Которые, да, часто уезжали в спешке, с единственным чемоданом. Которые, однако, были небедны. Среди столичных политиков, журналистов, инфлюенсеров бедняков давно нет. Им было, на что в эмиграции жить. По крайней мере, первое время. Второе – большинство уехавших прихватили с собой глобус Москвы. То есть уверенность в том, что Запад, Европа и, например, Германия устроены точно так же, как Россия. Лишь немногие говорили по-немецки. Совсем единицы ставили целью интеграцию, не говоря про ассимиляцию. Большинство были правопреемниками эмигрантской идеи вековой давности: пересидеть на чемоданах, пока преступный режим не падет, а затем вернуться. Это было плохим алгоритмом и век назад, плохим является и сейчас. Глобус Москвы, например, подсказывает, например, что проблем с жильем в Берлине быть не должно. Но они есть, потому что в Германии, в отличие от Москвы, рынок не покупателя, а продавца. И владелец квартиру не сдаст, пока не убедится в кредитоспособности съемщика, пока не увидит рабочий контракт и свидетельство SCHUFA (это такой Скорин финансовой благонадежности). Если этого нет, то проще (а то и дешевле) поселиться в гостинице.»
«Дело в том, что у котов Базилио имелась проблема. У них не было достаточно средств на развитие медиабизнеса. Потому они решили сэкономить на том, на чем в России принято экономить – на людях. В конце концов, они тоже привезли в Германию свои глобусы – России 1990-х. Тогда в России модно было играть в медиамагнатов, сулить журналистам златые горы, а потом кидать. Как говаривал Березовский: «Деньги были, деньги будут, сейчас денег нет». Я про это забыл, а зря. Хотя мне прислали безупречный по формулировкам контракт на немецкой языке, подписывать Базилио его со мной не собирались. С Машей Майерс, насколько могу судить, тоже.
И мы делали ежедневную программу отнюдь не вдвоем. И с нашими администраторами-редакторами расплачивались исключительно обещаниями. Сначала задержку с контрактом мне объясняли отпуском финдиректора, а потом (сюрприз!) – тем, что из фирмы сбежал сотрудник, украв 170 тысяч евро, но фирма его найдет!»
«Меня нелегально пустил пожить в общаге знакомый. Я спал в его комнате на полу на надувном матрасе. Шикарный вариант, когда покоряешь Берлин! За взятием Берлина прошел месяц. Потом второй. Приближалось Рождество. Контракт обещали подписать теперь уже с нового года. Потом стали говорить о фрилансе. Я продолжал по выходным ездить за 700 километров из Берлина домой в Баварию, а по понедельникам возвращаться обратно»
«Был крупный разговор с главным Базилио. Но он и правда оказался персонажем из сказки, потому что в ответ на перечисление проблем предложил переехать в бесплатное жилье. Правда, странное: без договора аренды и прописки-анмельдунга, без которой нет доступа много к чему. Зато на входе у звонка значилось: «Булгаков», и на имя Михаила Булгакова лежали счета. А еще в дополнение к виртуальному Булгакову прилагался живущий в квартире программист Леша. Он был свежим релокантом из Москвы. Леша ни слова не знал по-немецки. Он удивился, узнав, что за проживание без регистрации в Германии могут крупно оштрафовать. И как-то странно отреагировал на вопрос, переводят ли ему зарплату на счет в банке…»
«А я не без потерь, но вернулся к жизни. Пишу про Германию книгу. А Берлин – что Берлин? То же, что Бонн или Гамбург. Появятся идеи с работой – начну ездить и туда. Но не под обещания. Особенно, данные тебе соотечественниками.»
В качестве позитива должен отметить, что сидящий на шее жены Губин все-таки находит поводы для оптимизма. Это:
– Он бесплатно работал 4 месяца, а Маша Майерс – 6, то есть он ее умнее,
– Его запой был всего два месяца (запойник и сомелье – идеальная супружеская пара),
– Он пишет книжку про Германию. Вопрос, кто ее купит? Впрочем, это история про следующий запой.
PS. Это творческая интеллигенция. Они всегда были такими. И всё советское время всё гогно лилось от них. Именно они были самыми пострадавшими в сталинское время, простые люди репрессий не заметили, жили своей жизнью. А вот именно эта творческая интеллигенция страдает всегда и что интересно — везде. Тяжело быть творческой личностью. Вокруг враги.
Интересно, что за двадцать лет до 1937 года те же люди уверяли, что все беды от царя, и просто необходимо освободиться от самодержавия.
Было бы интересно узнать, кто, где и почему на Западе принял такое решение: в отличие от прочих волн русской эмиграции, эту – вроде бы самую ментально близкую, политизированную в нужном духе, готовую “шатать режим” – никак не поддерживать и не подкармливать. Не пиарить в качестве прыгунов в свободу, не давать грантов и всяких пособий и не привечать.
Думаю, этого они всё-таки ожидали. А тут – фиг вам.
Богатых русских эмигрантов тоже ведь можно понять – их богатство там висит на волоске. Раскулачивают только так. Фридманы даже плачут – то есть те люди, что ввалили в страну пребывания громадные суммы. И всё равно не милы. Так стоит ли тратить деньги на радио, на издание книжек, на поддержку тех, кто не даст прибыли?
Я думаю, что с этим “берлинским радио” как раз такая история и приключилась. Организаторы рассчитывали получить какие-то гранты на свою деятельность по поливанию России гогнецом – а им ничего не дали. Соответственно тема не взлетела. Они тянули резину сколько могли – но нет, не выходит чаша у Данилы-мастера, не бегут из “Фридом фаундейшен” с деньгами под распил.
И в общем-то это объяснимо – весь распил сейчас идет через Украину. Там уже всё накатано, процент берут небольшой.
Вечная эмигрантская история. Вне зависимости от страны, эпохи, или личности эмигранта.
“История почти всех семейств, которые плыли с нами, была одна и та же. Накопив кое-что, назанимав, и выпросив, и все продав, что можно, они заплатили за проезд в Нью-Йорк, воображая, что попадут в город, где улицы вымощены золотом; а на поверку оказалось, что вымощены они самым настоящим и очень твердым камнем. Дела идут вяло: рабочие не требуются; работу найти можно, да не такую, за которую платят, и вот они едут назад еще более нищими, чем были прежде.
Один из них вез незапечатанное письмо молодого английского ремесленника к своему другу из-под Манчестера: пробыв в Нью-Йорке две недели, он усиленно уговаривал друга последовать его примеру. Один из помощников капитана принес мне это письмо смеха ради.
“Вот это страна, Джем, – пишет адресат. – Люблю Америку. Никакого деспотизма – вот что главное. Работа сама просится в руки, а заработки – огромные. Понимаешь, Джем, надо только выбрать, каким ты хочешь заняться ремеслом. Я пока еще не выбрал, но скоро решу. Все никак не надумаю, кем лучше стать: плотником или портным”.’
Чарльз Диккенс.
Но придурки из интеллигенции Диккенса не читали.
Как бы вот так придумать, чтобы это коричневое назад не могло вернуться…
Правильный ответ на вопрос звучит так: Запрет на профессии.
То есть вернуться-то ты можешь – но ряд видов деятельности для тебя будет закрыт.
Закона такого нет, все вернутся, даже пугалкины и думаю бабло опять стричь начнут, только на частных корпоративах.